Современным читателям, пожалуй, будет интересен фрагмент статьи о спокойном отношении к неизбежной смерти: «Не остается ни времени, ни сил на жалость к себе. Не остается времени для страха и угрызения совести. Если в какой-то момент вся эта череда сменится однообразной серой пеленой и темнота опустится со звуками
Одновременно Черчилль договорился с
Интересная деталь, Мойр была не единственной современницей известного британца, кто при встрече с ним фиксировал внимание не на его взгляде, выражении лица, голосе, жестах или манере говорить и держаться, а именно на руках. По словам лечившего Черчилля лорда Морана, у его пациента были «маленькие, белые, вводящие в заблуждение руки, создавалось впечатление, что они никогда не использовались»[413]. Схожее описание оставил Вальтер Грабнер (1909–1976), упоминая о «белых, цвета слоновой кости руках». Они «были маленькие и гораздо лучше сложены, чем можно было бы ожидать, исходя из полноватой фигуры» хозяина»[414]. Черчилль гордился своими руками. Прочитав в книге Роберта Эммета Шервуда (1896–1955) «Рузвельт и Гопкинс», что Гарри Гопкинс (1890–1946) охарактеризовал его руки как «дряблые», Черчилль возмутился: «Зовите меня толстым, зовите меня лысым, называйте меня даже безобразным, но никто не смеет называть мои руки дряблыми»[415].
Вернемся к взаимоотношениям с Мойр. Увидев ее, Черчилль произнес, попыхивая огромной сигарой: «Я так понимаю, вы будете сопровождать меня в моих странствиях?» Она кивнула в знак согласия, и ее тут же без лишних обсуждений погрузили в работу[416].
Упомянутые Черчиллем «странствия» имели не только фигуральные, но и вполне реальные коннотации. После не самого веселого Рождества, проведенного в Нью-Йорке, он направился с супругой и дочерью Дианой в столицу Багамских островов Нассау Политик планировал восстановить там силы и продолжить работу, но реабилитация затянулась. Черчилль испытывал сильную боль в руках и плечах. У него началась бессонница, для борьбы с которой пришлось прибегнуть к снотворному. Пользовавшему его доктору Отто Пикардту Черчилль жаловался на снижение концентрации и опасался не выполнить взятые на себя обязательства[417]. Впав в депрессию, он однажды признался супруге: «Как бы я хотел, чтобы этого никогда не случилось»[418].
Обычно Черчилль восстанавливал душевные силы, выходя на пленэр. Но в этот раз, несмотря на красоту местных пейзажей, у него не было желания заниматься любимой живописью[419]. «Я веду здесь жизнь, похожую на жизнь овоща», — с сожалением писал он Рандольфу[420]. Не добавляли оптимизма и размышления о будущем, как, впрочем, и о недавнем прошлом. Во время одной из откровенных бесед с женой Черчилль сказал ей, что за последние два года в его жизни произошло три тяжелых удара: потеря всех средств в экономическом кризисе 1929 года, остракизм со стороны Консервативной партии и досадное происшествие в Нью-Йорке. «Не думаю, что смогу полностью восстановиться после подобных потрясений»[421].
Но он смог! Постепенно боль стала отступать, а желание активной умственной деятельности все больше вытесняло размышления о никчемности существования и жалость к самому себе. Для начала Черчилль возобновил водные процедуры и солнечные ванны, проплывая в день по несколько сот метров. Затем стал активно читать — с середины января он настолько вошел во вкус, что прочитывал в день по книге. Больше всего ему понравился роман «Земля» американской писательницы, будущего лауреата Нобелевской премии Перл Бак (1892–1973)[422]. Роман был издан в 1931 году и принес Бак Пулитцеровскую премию.