Уиронда. Другая темнота

Разумеется. Стены ведь не падают, как карточные домики. Хотя и дураку понятно – что-то случилось с каркасом здания, что-то серьезное, и нужно действовать немедленно. Остается лишь ответить на вопрос – это сломалось в доме или в его голове?

Джако нехотя сделал два шага вперед, уперся лбом в стену и заглянул в трещину, прижав ладони к вискам.

Ничего.

А интересно спросить, что он собирался увидеть внутри? Потом Джако приложил к трещине ухо, почувствовав себя еще более нелепым. И услышал хруст, как будто кто-то разминал затекшие ноги, вздох, а потом слова:

– Джако. Помоги мне. Иди за мной.

Джако вскрикнул и неуклюже отпрыгнул от стены. Сердце начало отплясывать тарантеллу, и старик принялся делать глубокие вдохи, «глуууубоооокиииииие вдоооохиииии», как говорила, растягивая слова, доктор Джильи.

Вот оно, не заставило себя долго ждать. Старческое слабоумие, со всеми своими прелестями. Проклятая болезнь взялась за него всерьез. Еще немного – и он будет ходить под себя и нести всякую чушь, как Грация Колдунья.

Ужасная перспектива, но она не так пугала его, как мысль о том, что минуту назад с ним разговаривала трещина.

Джако надеялся, что все еще спит, и молился в душе, чтобы это не было признаком прогрессирующей болезни. Старик задумался, стоит ли снова подойти к трещине, и решил – а если сделав это, он в определенном смысле даст шанс невозможному стать возможным?

Поэтому сказал себе: «К черту», повернулся и отправился к телефону, стоящему на «Зингер», швейной машинке Пьеры, которая могла считаться настоящим антиквариатом.

– Ну, Менса, сейчас ты у меня попляшешь.

Джако открыл небольшой телефонный справочник и стал искать номер управляющего, пробегая глазами имена, написанные мелким аккуратным почерком.

– Ну вот и…

– Джако. Иди за мной. Помоги мне, а я помогу тебе.

На этот раз Джако Боджетти не закричал. Кричать он не мог. Шепот из-за его спины юркнул в грудную клетку и сжал сердце железными щупальцами, а мозг оплели ветки ядовитого плюща. Правый глаз сам собой закрылся, половина картинки исчезла. Джако тут же описался и обкакался, но какое это теперь имело значение.

Я умираю. У меня инфаркт.

Телефонный справочник упал на пол. Джако замер на пороге кухни и через полуоткрытую дверь на балкон посмотрел на скворца в клетке.

Кто теперь будет его кормить?

Фаустино вцепился в прутья и яростно махал крыльями, словно на полу клетки развели костер. Он повторял какие-то слова – Джако понадобилось несколько секунд, чтобы их разобрать. Но когда он понял, что говорит скворец, с губ Джако сорвался сдавленный крик.

Это просто невозможно. Фаустино принадлежал к породе скворцовых, которые называются священные майны. Как записывающие устройства, они повторяют все, чему учит их хозяин, подражая его интонациям и тембру голоса, хотя не понимают сказанного.

Фразу, слова которой сейчас вылетали из оранжевого клюва Фаустино, скворец слышал один раз пятнадцать лет назад, и запомнить никак не мог. Тем более что Джако никогда ее не повторял, потому что сам хотел бы забыть.

– Пасту с тунцом не надо посыпать пармезаном. Пасту с тунцом не надо посыпать пармезаном. Пасту с тунцом не надо посыпать пармезаном. Не надо. Не надо. Не надо.

Именно таким голосом, какой был у умирающей Пьеры.

Наконец заклинание, пригвоздившее Джако к месту, перестало действовать, ноги подкосились, и он шлепнулся на задницу, потянув за собой телефон. Тапки разлетелись в разные стороны.

Старик лежал на полу, тяжело дыша и гадая, не сломал ли себе что-нибудь, и вдруг с ужасом увидел, как в трещине что-то зловеще засветилось, потом зашевелилось, словно рябь на грязной воде во время прилива, вызванного инопланетной луной. Сознание покидало Джако, и он успел только заметить, что трещина теперь бежит не к двери, а ныряет вниз, скользит по терракотовой плитке прихожей и заканчивается в паре десятков сантиметров от его левого уха.

– Я. Помогу тебе. Ты помоги. Мне. Или умрешь. Как и я. Иди за мной. Ешь, – прожурчал голосок в барабанной перепонке, нежный, как шелест крыльев мотылька, и что-то нашептывал до тех пор, пока Джако Боджетти не провалился во тьму, густую как патока, пахнущую дерьмом и мочой.

Над Розеллой с чудовищным грохотом продолжали носиться самолеты, а когда солнце стало садиться, растягивая тени и обжигая асфальт, откуда-то из-под земли послышался заливистый лай собаки.

* * *