Уитни Хьюстон. История великой певицы глазами ее близкой подруги

I would never hurt you,
But what am I supposed to do?

Песня мне понравилась, так что я включила ее Нип и оставила копию. Я настоятельно рекомендовала вступить в партнерство с The Neptunes и подписать контракт со Space. Через несколько дней Нип пришла в Crossway с Бобби на хвосте. «Ну, начинается!» – подумала я. Он вынюхивал, нет ли у нас чего-нибудь интересного для него. Фаррелл сыграл для них несколько треков, в том числе песни Space. Нип вроде бы понравилось, но примерно через двадцать минут она вдруг выдала: «Я домой», и они ушли. Мы с Фарреллом переглянулись.

– Пойду поговорю с ней, – сказала я.

Через час я приехала к ним. Парочка готовила что-то на кухне с включенным телевизором.

– Итак… что думаешь?

– Он мне понравился. Классные штуки. Но хук[8] я делать не буду.

– Почему, Нип? – спросила я. – Это же просто демо. Мы должны чем-то их завлечь, чтобы подписать контракт, – сказала я.

– Мне больше нравится Чаки, – пропищал Бобби. – Да, Чаки Томпсон лучше.

Чаки был продюсером из Вашингтона, который работал с Шоном Комбсом и его Bad Boy Entertainment. Мне тоже нравился Чаки, но The Neptunes – это The Neptunes. Они явно опережали свое время.

Однажды я пришла домой и застала маму в расстроенных чувствах. По дороге, завернув за угол на подъездную дорожку, она потеряла управление и въехала на тротуар. Для нас обоих было очевидно, что мама теряет контроль над своим телом. Никто не пострадал, и она отделалась легким испугом. После этого случая ее машина стояла нетронутой в гараже.

Затем, ближе к концу 1995 года, у нее случился припадок. К счастью, я была дома и, проходя мимо маминой комнаты, заметила, что ее перекосило на один бок. Она сидела с открытыми глазами, но, казалось, ничего не замечала. Скорая приехала быстро: до ближайшей больницы было меньше двенадцати минут езды. Маму в бессознательном состоянии доставили в реанимацию, но я чувствовала, что она вот-вот проснется. Через четыре дня мама открыла глаза. Я сидела у нее в ногах и читала в ее растерянном взгляде: «Где мы и почему ты так на меня смотришь?» Что именно привело ее в больницу, она не помнила.

Примерно через неделю ее выписали, но это стало началом медленного, неуклонного регресса, и я поняла, что ее больше нельзя оставлять дома одну. Сидя рядом со мной у бассейна в нашем новом доме, она стала разговаривать со мной о материнстве. О том, как сильно любит Марти – таким, какой он есть. «Я бы все отдала, чтобы поменяться местами с моим мальчиком, все что угодно, лишь бы он жил».

Не знаю, испугалась ли мама за свою жизнь, увидев, как ее первенец и единственный сын проиграл битву, в которой ей тоже предстояло сразиться. Я не задавала ей таких вопросов. Впервые в жизни я просто слушала. Гораздо важнее в тот момент было узнавать и запоминать. Я верила, что мама будет жить – так же, как верила во время болезни Марти. Бина сказала, что я на стадии отрицания. Я ужасно боялась смерти.

Моя мать пережила домашнее насилие в то время, когда законов, защищающих женщин, еще не существовало, шесть лет проучилась в вузе, получив степень бакалавра и магистра психологического консультирования, и все это время воспитывала троих детей самостоятельно, без поддержки бывшего мужа. Меня бесило, что жизнь сделала ей такую подлянку после всего, чем она пожертвовала и чего достигла.

Джанет Кроуфорд родила первого ребенка, еще когда училась в старших классах, и только в двадцать шесть, когда родила третьего, смогла создать лучшую жизнь для себя и своих детей. Воспитывая нас, она часто говорила, что разочарована в жизни, и винила отца в том, что он разрушил ее мечту о семье.

Я часто говорила ей: «Мама, отпусти его, не думай об этом. Мы справились благодаря тебе. У нас все получилось. Ты должна собой гордиться».

На ее лице появлялась улыбка: «Я очень горжусь своими детьми».

Мама не хотела ложиться в больницу, и у нас с Биной получилось создать дома комфортную для нее обстановку. Мы хотели удержать ее боль в узде, но, судя по всему, болезнь прогрессировала. Мне не нужно было ехать в тур, так что я осталась с семьей. «Берегите друг друга, – наставляла нас мама. – Присматривай за своей сестрой и познавай Иисуса».

В конце концов нам посоветовали позвонить в хоспис, и оттуда прислали больничную койку – но мама тут же велела от нее избавиться. То, что теперь нам приходилось поворачивать ее в постели и менять утку, оказалось очень болезненным опытом – особенно для нее. Медсестра давала ей морфий по мере необходимости, и мы сидели рядом до поздней ночи. Перед тем как заснуть в предрассветные часы, мы просили медсестру разбудить нас, если маме что-нибудь понадобится или она спросит, где мы, а утром первым делом возвращались обратно. Она больше не могла говорить и лежала с закрытыми глазами, поэтому говорить продолжала я.