Уитни Хьюстон. История великой певицы глазами ее близкой подруги

Наслаждаясь тишиной и покоем жизни в пригороде, я подружилась с замечательными соседями и получила работу на стойке регистрации соседнего теннисного клуба. И вот однажды мне позвонила Лиза и сообщила, что Стефано Тончи, бывший креативный директор Esquire, ставший редактором журнала T: The New York Times Style Magazine, хочет поговорить со мной о работе над специальным выпуском, посвященным Grammy.

Я надела джинсы, белую рубашку, кардиган и мокасины и поехала на Манхэттен, где встретилась с Кэти Райан, режиссером-постановщиком, и Кирой Поллак, которая тесно сотрудничала с Кэти и Стефано. Они планировали сделать материал с участием лучших продюсеров из Вирджиния-Бич. Моей работой было связываться с официальными представителями артистов, делать им предложение и затем планировать интервью и фотосессию на определенное время.

Вскоре после выхода этого спецвыпуска меня уволили из теннисного клуба за то, что я слишком много болтаю с клиентами и все время смотрю баскетбольные матчи. Честно говоря, они были правы: работа на стойке регистрации явно не для меня. Через некоторое время я получила другое место, на этот раз на ферме в десяти минутах езды от дома. Хозяин выращивал персики, яблоки и сливы, но его главной гордостью была спаржа. Грядки с ней, ряд за рядом, занимали в огороде несколько акров. Заметив, что я в хорошей форме, фермер нанял меня сборщицей урожая и дал понять, что не потерпит промедлений.

На полях было жарко, как в аду, но я научилась собирать этих малышей ловко и быстро. Когда он спросил, кто знает, как управлять стоячей газонокосилкой, я подняла руку, и он тут же отправил меня с ней в персиковый сад. На спаржевом поле я ходила в холщовой куртке с карманами, которые быстрыми движениями набивала овощами. Иногда, переходя от одной грядки к другой, я отправляла пару стеблей спаржи в рот. Босс не возражал, всегда спрашивая, как они на вкус. «Очень!» – отвечала я.

Он научил меня, что тонкая спаржа с фиолетовыми кончиками – лучше всех. Мы приносили корзины в сарай, и он проверял по несколько стеблей из каждой партии, чтобы убедиться, что внешний вид и вкус соответствуют его стандартам. Я проработала там до конца сезона.

Стоктон стал моим убежищем, местом, в котором мне удалось отвлечься от прошлой жизни. Наш дом стоял на узкой проселочной дороге, и если на маленьком мостике, который окаймлял задний двор, встречались две машины, то одной из них приходилось уступать путь.

И все же желтая пресса, развлекательные шоу и новости нашли меня даже здесь. Каждый раз, когда в семейном цирке Хьюстонов происходило что-то драматическое, на меня объявляли охоту. Репортеры разбивали лагерь возле дома и въезжали на стоянку через дорогу. Фотографы часами сидели на холме чуть дальше по дороге, фокусируя свои длинные объективы на нашей входной двери. Некоторые журналисты обрывали телефон, другие присылали посылки через FedEx, многие предлагали деньги за сотрудничество. Кто-то даже пытался расспросить соседей и стучался к нам в дверь. Лиза посоветовала мне никогда не выносить мусор в пижаме.

Новости от Нип были все хуже и хуже. Я знала, что она не заслужила такой жизни, и мечтала помочь, но не знала как. Я говорила, что всегда буду рада ее видеть и слышать, и она действительно несколько раз звонила и оставляла сообщения на автоответчике, который мы проверяли довольно редко.

В мой день рождения она записала: «Привет, Робин. Держу пари, ты меня не узнала, – Нип рассмеялась. – Сегодня ведь твой день рождения, верно? Сколько тебе лет, шестьдесят? Позвони мне. Если ты не знаешь моего номера, то и я не знаю». Хихиканье, щелчок. Я действительно не знала ее номера, а на дисплее телефона отразилось, что звонок анонимный. Честно говоря, я действительно верю, что она не знала свой номер. Не думаю, что она вообще когда-то им интересовалась.

В другой раз я успела взять трубку. Это произошло сразу после драки с Бобби и звонка в службу экстренной помощи 911. Она спросила, как у меня дела, и я остановила ее, сказав: «Я хочу знать, как дела у тебя».

Она сказала, что с ней все в порядке. Я не пыталась заставить ее что-то рассказать, вместо этого позволив ей вести разговор самой. Мне хотелось помочь Уитни, но наши жизни слишком сильно изменились. Я понимала, что смогу помочь ей, только когда она сама этого захочет. Она спросила, с кем я живу.

– Помнишь Лизу?.. – спросила я.

Она остановила меня и сказала:

– Я помню Лизу.

Я почувствовала, что должна оправдаться:

– Между нами ничего не было, когда мы работали с тобой.

– А я ничего и не сказала, – ответила Нип.

Больше об этом разговоре я ничего не помню. Моя дверь всегда оставалась открытой для Уитни и ее дочери. Лиза понимала, что так надо. Я дала ей слово, что сосредоточусь на новой жизни – той, которую мы хотели построить вместе, но мы обе знали, что если Уитни появится в дверях, мы с радостью впустим ее.