Уходящее поколение

«Спасибо тебе за дарственный экземпляр романа! — писал Федя. — Сергей у тебя как живой, и вообще всех нас узнаю, хоть и под другими фамилиями. Но не в этом главное, а в том, что тебе удалось перенести меня в ту атмосферу, в какой мы жили в начале той войны, глотнуть воздуха, каким дышали. Большое тебе спасибо! Продолжай писать, нынешним школьникам нужно знать, как мы тогда росли, чему учились. Прочтя твою книгу, мы с Людой пустили ее по кругу своим старшеклассникам. Если можешь, пришли еще два-три экземпляра на сей предмет.

Ты, конечно, не перестаешь удивляться, как это шалопай Федька, на уроках в ремесленном училище отливавший кастеты для продажи хулиганам, отважился на педагогическую деятельность. Думаешь, наверное, что под старость я решил остепениться. Между тем, брат, меня немцы остепенили, укоротив ногу. Поневоле надо было подыскивать оседлую профессию.

Ну и еще ряд соображений… В бытность чекистом я побывал однажды в коммуне имени Дзержинского, у Антона Семеновича Макаренко. Большое впечатление произвели на меня заведенные им порядки. Самых отпетых ребят он ставил на твердую советскую стезю. Кроме того, ведь я за свою бродячую жизнь начинился всякими сведениями, захотелось передать их ребятишкам. Столько лет воевал с призраками прошлого, пора пришла позаботиться о будущем. Ты помнишь, наверное, во времена оны я книги глотал в неудобоваримом количестве. Кое-что в голове осталось. Больше всего читал, пожалуй, из истории, на преподавании этой науки я остановился. Как тебе известно, я прошел после войны учительские курсы, и меня назначили в одну из средних школ. Только, знаешь, преподавание скоро перестало меня удовлетворять, потянуло к воспитательной работе. Напросился в замы директора по воспитанию, годика через два утвердили директором школы.

Спросишь, чем преподавание меня не устраивало? Такие предметы, как история, литература, очень даже воспитательные, да вот беда: не ощущаешь нужной отдачи. Слушают тебя, уроки учат, на вопросы отвечают, пишут иной раз неглупые сочинения, да ведь знания даешь им не для самих знаний. Думаешь: вот научил их уму-разуму, теперь они знают, как надо жить. Ан нет: знать, как надо жить, это одно, а жить, как надо, это другое. Тут не только знания, но и одного желания мало, нужно еще умение честно жить, привычка. Приобретается ли она в стенах нынешней школы? Во всяком случае, на уроках — в малой степени. Несколько больше во внеурочное время, из общения с товарищами. Одни, пускай большинство, не хочу излишне чернить действительность, выходят из школы с более или менее твердо усвоенными добрыми правилами, но другая часть о правилах забывает, едва перешагнув за порог выпускного класса. И живут каждый на свой лад в убеждении, что ни Павка Корчагин, ни Чапай, ни Олеко Дундич к ним отношения не имеют, задавали и проходили их потому, что программа требует. Да еще хорошо, если преподаватели были сносные, а то иногда получается по анекдоту: «Кто убил Ленского?» — «Евгений Онегин» и наша учительница литературы Лизавета Анисимовна».

Значит, думаю, школа должна учить жить не одними словами. Но как? Тут и пришел мне на выручку до сих пор недостаточно у нас оцененный опыт Антона Семеновича.

Ты возразишь: почему не оцененный? В принципе он сомнениям не подвергался; другое дело, как проводить его в обычной школе, ведь у Макаренко была своеобразная школа-коммуна для бывших беспризорников… К сожалению, такой вот отговоркой отделываются слишком многие деятели нашего народного образования. Поставят в угол портрет Макаренко, откланяются ему по ритуалу, а принципы его сложат за спину портрета на полку, пусть себе покрываются пылью времен. Они, дескать, гожи были «в железные годы», не в наши. Между тем он утверждал, что его опыт может быть применен в обычной школе, только формы применения надо подыскать. Стало быть, нужны эксперименты применительно к нынешним школам. И вот я пришел к мысли о таком эксперименте и провожу его в жизнь с начала текущего учебного года.

Ты знаешь, что XX съезд партии принял решение об организации у нас, наряду с обычными средними школами для приходящих учеников, сети школ-интернатов для детей-сирот и тех детей, воспитание которых родители пожелают доверить государству. Условия в интернатах показались мне подходящими для задуманного эксперимента, и я добился перевода в один из них, открывшийся в Ленинграде минувшей осенью.

Главным новшеством в моем педагогическом эксперименте я считаю разновозрастные отряды по образцу макаренковских, сформированные из учеников с четвертого класса по десятый. В чем тут основная воспитательная идея? В том, чтобы по возможности возместить воспитанникам отсутствие привычного домашнего очага, используя послеурочный их досуг для полноценной подготовки к будущей жизни взрослых советских граждан.

В школе для приходящих ученик проводит среди сверстников-одноклассников лишь часы уроков, возвращаясь после них в семью к родителям, братьям, сестрам. В интернате же он проводит круглые сутки в рамках коллектива одногодков, с которыми сидит на уроках за партой: в помещении класса готовит заданные уроки, в отведенной классу спальне спит, рядом с одноклассниками садится за обед и ужин.

Теперь смотри, что выходит. Возрастное разобщение ребятишек на уроках оправдано целями последовательного усвоения школьных программ. Но где основания изолировать возрасты один от другого во внеучебные часы? Разве это разумная подготовка к будущей взрослой жизни в семье, на производстве, всюду? Ведь там вокруг человека будут не одни его сверстники, так зачем же такое искусственное вырывание подростка и юноши из естественной для его роста и развития среды на весь длительный школьный период? Нелепость!

Между тем отменить эту нелепость в интернатах люди не решаются. Уверяют, будто одноклассникам легче вместе уроки готовить: легче списывать друг у друга — это да, выезжать всем классом за счет лучших учеников. А в разновозрастном отряде за младшими постоянный глаз старших, комсомольцев; они помогут малышу решить задачку, если сам не сумеет, объяснят непонятное, как это дома делают старшие, но сдирать у товарища не дадут, чтобы не позорить этим своего отряда в соревновании с другими отрядами за школьное знамя. В честном отношении каждого к урокам заинтересован у меня весь отряд, потому что за чью-либо провинность у нас при подведении итогов соревнования убавляют очки всему отряду. Своего рода круговая порука, — а в классе ее механизм действует шиворот-навыворот: кто списывает, того покрывают да еще отдуют, если кто вздумал наябедничать учителю. Такова традиция веков, и без разновозрастных отрядов одолеть ее трудно.

Или вот еще опасаются, как бы старшие не стали колотить или эксплуатировать младших. Как будто речь идет о бурсаках времен Помяловского или о воспитанниках кадетских корпусов царского времени, а не о комсомольцах Советского Союза. Паршивые овцы, конечно, в любом стаде могут завестись, разве среди одногодков их не бывает? Как раз наш отряд воспитывает у старших чувство ответственности за порученных им малышей, готовит их к роли отцов и матерей в не столь уж отдаленном будущем… Младших же повседневное соседство со старшими заставляет умерять и вводить в границы свою шаловливость.

Извини, дорогой Костя, отнимаю у тебя время на чтение про то, что у меня болит, но, зная тебя, рассчитываю, что мои нынешние дела тебе не будут безразличны. Увидимся — расскажу о них подробнее, а пока хватит. Жду такого же письма о твоих делах, в том числе литературных.

Целую крепко! Передай, пожалуйста, сердечный привет незнакомой мне Ирине Павловне и твоим детям. Как-нибудь выберусь в Москву.

Твой Федор».