Уходил старик от старухи

Порогин. Не надо было нам вместе. После войны, как вернулся, как встретились, тогда нам и надо было… И не было бы лжи. И тоски этой, и отвращения — к жизни, к себе… (Тяжело ступая, направляется к выходу.)

Вера. Куда, Митя?

Старик уходит — словно не слышит.

Митя, стой!

Останавливается; стоит понуро, не оборачивается.

Митя… убей меня… если я понимаю, о чем ты говоришь… Все забыл. Ты с войны, только вспомни, едва вернулся — у тебя в легких нашли этот… Господи… Врачи говорят, в Среднюю Азию, в Крым, куда-нибудь поезжайте. Я же тебя силком буквально, чуть не на себе в Джамбай увезла. Козу держала, свиней, птиц, чтобы ты мог нормально питаться. Три года. Сама, Митя, сама! Чтоб только внутри у тебя там зарубцевалось. Да ты вспомни, ты вспомни…

Порогин(глухо, не оборачиваясь). Не поймем мы друг друга… никогда не поймем…

Вера. …А получше здоровье стало — домой возвратились… Как бешеный, засел за книжку про Горького. И девять лет жизни…

Порогин. …Да кто же нас запутал так?..

Вера. За Достоевского взялся — еще двенадцать. Толстому — тому вообще…

Порогин. Ну, довольно, довольно…

Вера. Что довольно? А я, Митя? Пока ты там с ними летал и парил — я?.. Как букашка вокруг тебя ползала: кухня-базар-магазин-прачечная, магазин-прачечная-кухня…

Порогин. Да-да-да-да-да-да!.. Ты права, но ты вслушайся, Вера, и я о том же: вся наша жизнь держится на двух шнурках — что ты для меня сделала, чего я не сделал для тебя. А еще, Вера? А еще что бывает? Ведь бывает же?!

Вера. Что бывает? Объясни мне, набитой, — чего еще в жизни бывает, кроме жизни?

Порогин. Чувство бывает! Чувство!.. Твое чувство, что с тобою случилось то самое… единственно возможное… и только с тобой… одним… И что было не зря… что не зря… то было не зря… не зря… не зря…

Старуха тяжело опускается на стул, сидит поникнув. Старик тяжело дышит, на жену не смотрит. Тишина.

Вера. В Бога ты не веришь, Митя. А был бы Бог, и ты бы знал, что он есть… (Молчат.) И ребеночек наш оттого, может, и не прижился на белом…

Порогин. Вера…

Вера. В Бога не веруем, Митя. А то бы он спас Илюшечку… сыночка моего… единственного сыночка… Илюшечку моего…

Порогин. Я тебя прошу.

Вера. Спас бы, а, Митя? Спас бы? а? а?.. Если бы мы, если бы мы? С тобой мы, а?.. Нет?..

Порогин. Ну, не надо об этом, прошу я, прошу…

Вера. Бог проклял нас, Митя.

Порогин. Я прошу тебя!

Вера. Проклял!.. Старые, больные одинокие, никому и друг другу… и даже друг другу, оказывается, и друг другу, друг другу, Митя… (И плачет, захлебывается, тянется за стаканом, опрокидывает, проливает воду на скатерть.)

Старик уходит. Она плачет, плачет… вдруг, замечает — его нет. И рукой тянется следом за ним, словно пытаясь ухватиться за что-то… За что? И бормочет, повторяет: «Митя… Митя…» И находит-таки в себе силы встать, нетвердо, цепляясь за спинки стульев, кресел направляется к выходу — навстречу ей муж с водой.

Митя… (Цепляется за него.)

Порогин. Тарантул ты, Вера!

Вера. Не бросай меня, миленький…

Порогин. В самое сердце, ведь знаешь!..

Вера. Не бросай меня, Господи, пожалей меня, Митя?..

Порогин. Нет его, нет!.. Мы с тобой, старые, больные, одинокие — есть, а Его — нет!.. Как нет нашего сына, и нашей любви, и нежности, и жалости нашей — ничего!.. И никто не виновен в том — мы, только мы!.. Ты меня слышишь? Это мы не уберегли нашего сына! Это мы преступали и лгали — мы, а не Бог! Мы, а не Бог!..

С грохотом со стены на пол обрушиваются старинные часы — то ли от крика, а возможно, от какого-нибудь иного сотрясения в почве или в атмосфере. Старики, впрочем, молчат. Наконец, она его отпускает и отворачивается. Слабо махнув рукой, бредет к столу.

Вера. Уходи… Бог с тобой… Нету сил… (Поморщившись, то ли от боли, то ли от тяжести, отчаяния, — опускается на стул.) Мне уже все равно… как-нибудь… уходи…