Украденная юность

— Вы же были блоквартом, господин Флейшер.

— Но я никому ничего не сделал. — Кряжистый малый опустил руки и сжал кулаки. — Под конец нас заставляли многое делать насильно, а мне всегда хотелось выйти из партии.

Лаутербах прервал его:

— А противотанковые рвы у канала? Мы копали, а вы, надев коричневую форму, командовали нами?

— Я обязан был слушаться.

— Не выкручивайтесь! — Голос Лаутербаха окреп. — Вы до последнего дня усердно командовали нами и все ждали «чудесного оружия».

Бывший блокварт промолчал. Кто-то спросил:

— Что же дальше? Скоро нам нечего будет есть.

— За это мы должны благодарить фашистов, — ответил Лаутербах. — Они заварили кашу, а нам ее расхлебывать. Поглядите вокруг, везде развалины, разорение… Нам придется начинать все сначала и сил не жалеть. Начинать надо немедленно.

— Говорят, в городе уже работают, — вставил кто-то.

— Да, в Берлине трудятся вовсю, вот и нам хорошо бы засыпать рвы, которые мы вырыли под командой господина Флейшера. Я полагаю, нам уже завтра надо начинать.

— С брюквой-то в животе! — насмешливо крикнул один из присутствующих, но, так как никто его не поддержал, тут же спрятался за чью-то спину.

Радлов иронически улыбнулся и подумал: «Так просто старику нас не обработать, хоть он из кожи лезет. И как он это себе представляет — засыпать рвы?..»

— Совершенно верно, с брюквой в животе, — ответил Лаутербах, — но я постараюсь достать продуктов, по крайней мере для тех, кто работает.

— Откуда же это возьмутся продукты? — подал голос тот же насмешник.

— Конечно, придется приложить усилия, — невозмутимо продолжал Лаутербах, — мы изберем комитет, он будет отвечать за работу и доставать продукты. Можно его назвать «Демократическая Германия» или как-нибудь иначе. Комитет наладит связь с советской комендатурой. А там посмотрим. Ну, кто сам хочет работать в комитете?

Никто не отозвался. Лаутербах медленно обвел взглядом всех присутствующих, йотом обернулся к Радлову:

— А как молодежь, не желает подать пример?

При этом вопросе Иоахим вздрогнул. Он прозвучал слишком неожиданно. Прежде чем Радлов собрался ответить, Лаутербах уже заявил:

— Стало быть, господин Радлов первый.

— Если вы меня возьмете… — Из кухни медленно протиснулся какой-то пожилой сутулый человек. Седые волосы космами свисали на лоб, левый рукав болтался пустой. — Ни на что другое я уже не годен…

— Прекрасно, папаша Шольц. Я полагаю, теперь достаточно. Или кто-нибудь еще хочет?

Но ни у кого больше не было охоты. Люди нетерпеливо шаркали ногами. Всем хотелось уйти домой.

— Значит, завтра у канала, — сказал на прощание Лаутербах. — Да захватите лопаты и кирки!

И он закрыл собрание; воспользовавшись толкотней, Радлов улизнул. Он, правда, видел, что Лаутербах кивнул ему, приглашая остаться. Но притворился, что ничего не заметил.

Ночью он беспокойно метался на узкой кушетке. При каждом движении под ним скрипели ржавые пружины, он прислушивался, не откроется ли притворенная дверь в соседнюю комнату. Там на бабушкиной кровати лежала Урсула. Она не спала, в душном весеннем воздухе чувствовалась какая-то напряженность, и Радлов догадывался, что девушка тоже прислушивается к каждому его движению. Вернувшись с собрания, он ничего не сказал ей. Пусть его оставят в покое.

А когда ему надоели ее расспросы, он попросту огрызнулся:

— Ах, отстань. Ну что особенное там могло произойти. Завтра надо работать, и комитет они выбрали.

Иоахим лег на кушетку и уставился в потолок. Впервые он так нагрубил ей и сейчас жалел об этом. Но он был раздражен, взволнован, его мучили сомнения. И зачем только он ввязался, в это дело. Как ему из всего этого выкрутиться? А теперь вот Лаутербах забрал его в комитет, правда против его воли, но об этом ведь недавние приятели и спрашивать не станут. Он боялся, что придется держать перед ними ответ, теперь именно они были Радлову страшнее его мнимых врагов.

Снова закряхтели под ним пружины.

— Ахим?

В соседней комнате по полу зашлепали босые ноги. Скрипнула дверь, и лунный свет отбросил на пол силуэт Урсулы. Иоахим почувствовал ее руку на одеяле и подвинулся. Она легла рядом и стала гладить его по голове.

— Ну расскажи мне, почему ты мучаешься?

— Да вовсе я не мучаюсь!

— Что-то у тебя на душе… Я ведь вижу. И вот сегодня вечером, когда Лаутербах спросил тебя… Скажи, ты из тех, кого разыскивают? Мне ведь ты можешь все сказать.

— Нет. Меня никто не разыскивает.

Молчание. А через некоторое время она прошептала:

— Ты хочешь уйти от меня. Ты не любишь меня.

«Не… любишь… меня»? Конечно, он ее любит. И что это ей пришло в голову? Он привлек ее к себе, ощутил ее кожу, ее волосы, упругую, крепкую грудь. И тут впервые понял, что у него есть близкий человек и что он несет за этого человека ответственность. Как было бы все прекрасно, если бы не приказ Брандта, и как теперь ему тяжело. На миг мелькнула мысль, не остаться ли здесь у этой девушки навсегда, начать с ней новую жизнь, отрешиться от всего, что связано с теми приказами. Но он тут же одернул себя: это предательство, одна мысль об этом — уже предательство. И он сказал: