Украденная юность

Губертус Брандт никогда ничего подобного не видел. Площадь перед главным вокзалом Мюнхена так и кишела множеством людей. И в этой толкучке шныряли мелкие торгаши, они предлагали все на свете. В царящей здесь толкотне и сутолоке никто даже не пытался скрывать свои темные делишки. Беззастенчивее всего вели себя американцы, они и покупали и продавали. Вот один оптом предлагает сигареты, между ногами у него стоит рюкзак, и он достает из него все новый и новый товар. Оптовым покупателям американец делал значительную скидку, торговля шла блестяще, деньги он небрежно совал в карман брюк. Вокруг него сновали орущие, жестикулирующие люди. И среди них — штандартенюнкер запаса Губертус Брандт.

Он только что приехал в Мюнхен. Двадцать четыре часа, которые ему полагалось пробыть в штаб-квартире Деница, он растянул на три дня и до сих пор оставался бы в Фленсбурге, если бы Советская контрольная комиссия не предупредила о своем приезде.

Известие о прибытии русских произвело в штабе Деница впечатление разорвавшейся бомбы. Там были слишком уверены в своих силах, особенно после речи Черчилля по радио, ибо она превзошла все ожидания «нового правительства». Он и не подумает, заявил Черчилль, поручать своим войскам в Германии управление страной. Дениц увидел в этом признание своего кабинета, и в Фленсбурге-Мюрвике царило на следующий день веселое оживление. Все поздравляли друг друга. Но преждевременно…

Брандт, узнав о прибытии русских, предпочел поскорее убраться. Палуба нового правительственного корабля оказалась слишком шаткой и неустойчивой.

И вот он стоит посреди мюнхенской площади и, одурев, глядит на толкучку. Еще в пути он заметил, что все вокруг торгуют и меняют. Но это еще были отдельные группки людей, которые торчали в залах ожидания, какие-то темные личности, предлагавшие хлеб и сигареты и обделывавшие между собой свои «чернорыночные дела». Но здесь, перед главным вокзалом, Брандт, сам того не желая, попал в гигантский водоворот, и его подхватил поток продавцов и покупателей. Он пытался сопротивляться, работая локтями, — напрасно. Его куда-то тащило, и людской клубок не отпускал его. Повсюду, куда бы он ни глянул, люди с жадными, истощенными лицами торгуют и торгуются. Среди них попадались и женщины в тоненьких платьишках из дешевых материй военного времени; бледные и худые, они тем не менее пытались как можно дороже продать свои жалкие прелести.

Омерзительная картина. Брандт почувствовал отвращение. «Неужели немецкий народ, — подумал он, — стал народом мелочных торгашей?» Он попытался прочесть ответ на всех этих лицах, по на них был написан только голод и неприкрытое стремление выжить. Весь свет точно расползался по швам, добрый немецкий порядок и дисциплина были опрокинуты. Брандт даже усомнился, действительно ли его раса призвана покорить мир. В отчаянии он подумал: «Нам необходим фюрер — твердая рука, сильный кулак. Если в ближайшее время не объявится тот, кто крепко натянет вожжи, мы скатимся к большевизму».

Но тут раздался пронзительный свист. Брандт обратил на него внимание, лишь когда все находившиеся поблизости вдруг куда-то помчались. Однако было поздно. Машины с отрядами полиции резко затормозили на перекрестке, полицейские в зеленой форме — ремешки касок опущены, в руках резиновые дубинки — соскочили с еще не остановившихся машин и оцепили улицу.

— Облава! — закричал высоким голосом какой-то человек, не успевший, как и Брандт, вовремя скрыться. Он выбросил деньги и пачки американских сигарет в канаву и попытался дать тягу. Но полицейский поймал его и поволок за собой. Вот и перед Брандтом вырос баварец с толстым красным лицом.

— Пройдемте!

— Я протестую…

— Протестовать будете потом. А сейчас идите!

Полицейский грубо потянул его за рукав, и у Брандта хватило ума не сопротивляться. Но от ярости все в нем кипело. И надо же, чтобы этакая беда приключилась именно с ним, штандартенюнкером и сыном депутата рейхстага. И вот его, как преступника, сунули вместе со спекулянтами и перекупщиками в тюремную машину с решеткой и отвезли в полицию. Там его встретили полицейские и, подгоняя вместе с другими, провели по железной лестнице на второй этаж, где окриками и пинками прогнали по длинному коридору в большую, выложенную белым и желтым кафелем общую камеру. В углу стояла бадья, издававшая едкий запах.

Попросту невыносимо! Даже более того, унизительно и оскорбительно! Брандт стоял в стороне от других, прислонясь к кафельной стене, зажав в зубах сигарету. Лицо его выражало высокомерие и презрение. И когда полицейский открыл дверь камеры, чтобы впустить следующую партию заключенных, он быстро выступил вперед:

— Я требую, чтобы меня немедленно допросили!

Но страж порядка, даже не ответив, захлопнул дверь перед самым носом Брандта. Один из заключенных, наблюдавший эту сцену, сказал, добродушно улыбаясь:

— Да не волнуйтесь вы. Когда надо будет, они сами заявятся. Ведь им от нас что-то надо, а не нам от них.

Брандт сделал вид, что не слышит. Ожидание изматывало его, вонючая камера вызывала отвращение.