Украденная юность

Иоахим приник к двери, пытаясь хоть что-нибудь уловить, но ничего не мог разобрать. Всхлипывания матери заглушали слова.

Наконец посетители ушли, и Иоахим вернулся в комнату. Родители сидели друг против друга, мать — с красными заплаканными глазами, сложив руки на коленях, отец — с угрюмым суровым лицом. Оба молчали. Иоахим, став спиной к высокой, чуть не до потолка, зеленой кафельной печи, переводил взгляд с одного на другого. Беспомощность родителей до глубины души трогала его, и он сказал:

— Ничего, все как-нибудь образуется.

И в тот же миг ясно понял, что не может сейчас покинуть родителей. Он их единственная опора, и как раз теперь они в нем нуждаются. Ему придется подождать, пока наладится их жизнь, только тогда он сможет вернуться к Урсуле. Он нахмурился и злобно пробормотал:

— А все-таки это свинство!

Но отец не обратил на его слова никакого внимания и сказал матери:

— Придется сходить к Зиберту. Он организует переезд. Если будет дорого стоить, придется продать сервиз.

Зиберт, торговец углем, у которого была упряжка, принимал заказы на перевозки. Мать ответила с запинкой:

— Может быть, тебе поговорить с новым руководством… Ты же тридцать лет проработал на железной дороге, может быть, тебя снова возьмут. Пусть хоть билеты компостировать. Тогда нам не надо будет переезжать.

При этих словах отец сердито взглянул на нее, потом горестно сжал губы.

— Брауер тверд, как железо, — буркнул он. — А я в жизни не просил милостыню.

— Но попытаться ты бы мог… только спросить… — торопливо поправилась она. Но отец решительно замотал головой, видя, что она хочет продолжать. Мать вполголоса попросила:

— Сделай это для меня, отец.

У Иоахима защемило сердце. Им обоим тяжело уезжать отсюда. Они прожили в этих стенах всю свою совместную жизнь, постепенно приобретали вещь за вещью, он здесь появился на свет. Квартира стала частью их самих. Иоахим отвернулся, чтобы не смотреть на мать.

Отец неожиданно мягко произнес:

— Только ради тебя, мать, я попытаюсь еще раз переговорить с Брауером. — И, кряхтя, поднялся с кресла.

У двери он обернулся, слегка улыбнувшись матери. В этой улыбке можно было прочесть любовь и боль. Мать с сыном смотрели ему вслед из окна кухни, когда он переходил улицу. Сутулый, седой, тяжело опираясь на палку, ковылял он по тротуару. Оба знали, как тяжек для него этот путь.

— Хорошо, если бы его взяли обратно, — вздохнула мать.

Иоахим мрачно молчал. И только после небольшой паузы спросил:

— А если нас заставят переехать… тебе придется продать сервиз?

Это был столовый сервиз на двенадцать персон из старинного розентальского фарфора XVIII века. Мать получила его в подарок к свадьбе от своей матери, которая в свою очередь получила его по наследству. Эта наследственная драгоценность выставлялась на стол только в дни особых торжеств — крестин или свадеб, а обычно ее тщательно припрятывали. Сервиз составлял единственную ценность их семьи. Его утрата была бы для матери настоящим ударом. Однако она спокойно и сдержанно сказала:

— Переезд стоит денег, Ахим. А у нас их осталось очень мало.

Хотя в словах матери не таилось упрека, его мучила мысль, что он ничем не в состоянии ей помочь. И он решил про себя: «Я обязан, наконец, что-то предпринять». Не говоря ни слова, он отправился к себе в комнату, взял сверток с отрезом и, пробежав мимо кухни, крикнул матери:

— Я сейчас вернусь.

Прежде чем мать успела ответить, Иоахим выскочил на улицу.

Бывший государственный советник по строительству доктор Фишер жил на окраине Верхнего города в небольшом доме на две семьи. Когда Иоахим нажимал черную кнопку звонка, у него отчаянно билось сердце. Ему никогда не приходилось заниматься подобными делами, и он не знал, как себя держать. Но не успел он обдумать, что ему говорить, как дверь открылась и перед ним появился советник, маленький жирный человечек без пиджака, в рубашке с короткими рукавами.

Иоахим пробормотал что-то вроде приветствия и спросил, нельзя ли ему войти. Но уже в полутемном коридоре он понял, что явился совершенно некстати. Кругом стояли ящики и чемоданы, а сквозь приотворенную дверь в комнату видны были раскрытые шкаф и комод.

Доктор Фишер не очень-то дружелюбно рассматривал незнакомого парня и наконец сказал, словно желая объяснить всю эту кутерьму, что и ему приходится переезжать, его выселяют из квартиры.

У них дома такая же история, ответил Иоахим, неожиданно нашедший нить, за которую и ухватился. Его отец, рассказал он, был рядовым членом партии, а теперь его уволили с железной дороги и у них нет ни гроша. А так как он слышал, что доктор Фишер… Радлов запнулся, но потом, мгновенно решившись, развернул свой пакет и спросил бывшего советника:

— Не хотите ли приобрести?

Зная, что Фишер тоже был нацистом, он считал, что они быстро найдут общий язык.

Так и случилось, доктор Фишер несколько смущенно захихикал, пощупал шерсть, осведомился о цене и без лишних слов выложил на стол пятнадцать стомарковых бумажек.