Украденный сон

— Разве это имеет отношение к гибели мужа? — с недоумением спросила она, когда ее начали расспрашивать о событиях середины октября.

— Нет, не имеет. Мы не занимаемся расследованием обстоятельств наезда на вашем мужа.

— Я так и поняла, — она горестно вздохнула. — По-моему, этими обстоятельствами вообще никто не занимается. Никому нет дела до какого-то Косаря. Вот если бы он был министром или депутатом, вы бы не так забегали.

— Я понимаю ваши чувства, но поверьте мне, вы не правы. Наездом занимается Юго-Западное окружное управление, а я работаю на Петровке, в Московском уголовном розыске, и мы пытаемся раскрыть совсем другое преступление.

— Какое отношение мог иметь к этому Валентин? Он честнейший человек, за всю жизнь копейки чужой не взял, мухи не обидел…

Женщина заплакала, но быстро взяла себя в руки.

— Ладно, спрашивайте.

— Примерно десятого — двенадцатого октября к вашему мужу обратился некто Борис Карташов с просьбой свести его с врачом-психиатром для получения консультации. Ваш муж говорил вам об этом?

— Да, я помню этот разговор. Он сразу сказал, что попробует дозвониться до Масленникова, а если не найдет его, то позвонит другому знакомому врачу, Голубеву.

— Валентин Петрович не сказал вам, что за проблема возникла у Карташова?

— Сказал. У девушки Карташова будто бы возникла идея воздействия на нее по радио. Нет, кажется, не так… Подождите… А, вот! Она решила, что кто-то крадет ее сон и рассказывает его по радио. Так будет точнее.

— Что было дальше?

— Валя тут же позвонил Масленникову, договорился с ним. Помню еще, Масленников сказал, что в ближайшие два дня будет очень занят, поэтому принять Валиного знакомого сможет только в пятницу.

— В пятницу? У вас нет поблизости календаря?

— Вот, пожалуйста.

Вдова Косаря протянула маленький календарик, который вынула из лежавшей на столе записной книжки. В календаре карандашом было обведено пятнадцатое октября, пятница.

— Вы не помните, о какой пятнице шла речь? Пятнадцатого октября или позже, двадцать второго?

— Скорее всего, пятнадцатого. Да, точно, — она заглянула в календарь. — Видите, дата обведена карандашом.

— И что это означает?

— Это Валин календарь, он им постоянно пользовался. Одним цветом обводил дни рождения и памятные даты, другим — визиты, о которых договаривался, и так далее. А простым карандашом он обводил числа, которые лично к нему отношения не имели, но о которых надо было кому-то сказать, как в случае с Карташовым. Валя, видите ли, всегда боялся кого-нибудь подвести или что-то напутать.

Женщина готова была снова расплакаться, но удержалась.

— Это записная книжка вашего мужа?

— Да.

— Можно ее взять на некоторое время? Я обязательно верну.

— Берите, если нужно.

— Еще вопрос, если позволите. Вы постоянно были в курсе дел мужа?

— Разумеется. Мы были очень дружны…

— У него было много друзей?

— Послушайте, не травите мне душу. Какое это теперь имеет значение? Не думаете же вы, что его сбил на машине кто-то из друзей? И вообще, вы сказали, что не занимаетесь делом о наезде…

— И все же, скажите, пожалуйста, были у него друзья, с которыми он делился всеми своими проблемами?

— Да он со всеми делился. Он был такой открытый, такой общительный!

— Значит, о Карташове и его заболевшей знакомой он рассказывал не только вам?

— Он говорил об этом практически всем, с кем в тот день разговаривал. Даже своей матери. Позвонил ей, чтобы справиться о самочувствии, а потом говорит: «Ты представляешь, мама, какие бывают болезни! Мне сегодня позвонил один знакомый…» Ну и так далее. На него история с девушкой Карташова произвела почему-то большое впечатление, он еще долго о ней вспоминал.

— Валентин Петрович больше ничего не рассказывал вам о Карташове?

— Нет.

— Вы абсолютно точно помните?

— Вы могли бы убедиться, что у меня хорошая память. Я помню все, что касается Валентина. После его смерти я перебирала в памяти последние месяцы, дни, часы, как будто это могло оживить его. Мне казалось, что стоит вспомнить все до последней мелочи — и он вернется…

* * *

Бежевая «волга» свернула с Киевского шоссе и поехала в сторону Матвеевского. Возле Дома инвалидов и престарелых она остановилась, и из нее вышел дородный мужчина с привлекательным, благородных очертаний лицом. Мужчина уверенно вошел в вестибюль, поднялся в лифте на четвертый этаж, прошел по коридору и без стука вошел в одну из палат.

— Здравствуй, отец.

С подушки на него глянули тусклые слезящиеся глаза, в которых мелькнуло подобие улыбки. Старческие губы дрогнули.

— Сынок… Давно не был.

— Извини, отец. — Мужчина придвинул стул к кровати и сел. — Дела. Пришлось уехать на целый месяц, проводил избирательную кампанию. Ты же знаешь, через несколько дней выборы в Думу. Как ты себя чувствуешь?

— Плохо, сынок. Видишь, лежу, почти не встаю уже. Забрал бы ты меня отсюда, очень уж не хочется на казенной койке помирать.

— Заберу, отец, обязательно. Вот пройдут выборы, кончится беготня и нервотрепка — и сразу же заберу тебя домой.

— Скорей бы. Не доживу…

Старик прикрыл глаза. По морщинистой щеке сбежала слезинка и потерялась в складках кожи.