Украденный трон

Пётр принялся вычислять. Если сам он внук Петра Великого, а Иоанн — правнук брата Петра, царя Ивана, то значит, они друг другу дядя и племянник? И вдруг его поразило — да ведь это же значит, что сидящий в крепости его племянник?

Он хотел было спросить у кого-нибудь из придворных, верно ли то, что пришло ему на ум, обернулся, но свита его шушукалась позади, и он с раздражением бросил даже думать об Иване.

Какого ещё чёрта, какой-то племянник... Нет, правильно советовал ему Фридрих покрепче сторожить этого фрукта. А вот он, ужо, его сейчас и увидит...

Вдруг Пётр усмехнулся. Нет, его дорогой Фридрих и не представляет себе всей дикости, темноты и невежества русского народа, не представляет подобострастия и низкопоклонства всех этих толпящихся у трона родовитых бояр, заглядывающих ему в лицо, ему, немцу до самых кончиков ногтей, унижающихся с восторгом, страхом и трепетом и в ожидании очередной подачки. Нет, он-то уже насмотрелся на всех этих продажных, рабски покорных господ. Принимать их серьёзно, в расчёт, и не приходится. Никто даже и не помыслит и не посмеет о таком, никто из них даже и пальцем не пошевелит ради чего-то, что не принесёт ему самому выгоды и богатства.

Единственный, кто ещё может как-то мстить ему, — это такая же немка, как он, его хитрая жена, ушлая бестия... Недаром Фридрих советует ему помириться с женой, держаться её советов. Только такая немка и может изобрести способы разделаться с ним, Петром.

Да нет, не посмеет. Немецкой женщине с детства внушают страх и покорность перед мужем, немецкая женщина не посмеет сделать ему что-нибудь дурное.

Но даже в этом случае он сумел обезопасить себя. Он, Пётр, знает все её тайные выходки, знает, что её любовник — Григорий Орлов, тупой и ничтожный солдафон. Этот большой простак под надёжным присмотром. Он, Пётр, приставил к Орлову надёжного человека: своего адъютанта Перфильева, и тот при нём безотлучно. Днём и ночью. Вместе пьют, вместе играют в карты, неразлучные друзья. И Перфильев ему каждый день доносит, что у Григория в голове — только карты, вино и женщины. Вот и все интересы Григория Орлова...

Катер подвалил к закрытым воротам крепости через канал, это была единственная дорога внутрь крепости.

На берегу, у запертых ворот, столпилась группа военных. Пётр окинул их скучающим взглядом. Вперёд выступил краснорожий комендант крепости Бередников. Военная шинель туго обтягивала его выпирающее брюхо, косица, заплетённая на прусский манер и ненапудренная, торчала над высоким воротником, как острая пика. Пётр прошёлся взглядом по фигуре коменданта, нелепой и кургузой, его так и подмывало гаркнуть во весь голос, что одет не по форме, неряшлив, найти незастёгнутую пуговицу и так и отхлестать по толстым, разлёгшимся по воротнику щекам бездельника, только и умеющего проедать казённые харчи.

Но он вовремя вспомнил, что он здесь — инкогнито. Никто не должен знать, что он, Пётр, самолично явился осмотреть камеру арестанта.

Исподтишка покосился он на разодетых, сверкающих золотом чинов свиты и довольно усмехнулся.

Никто не сможет узнать его в этой простой епанче и грубых армейских тупоносых сапогах.

Однако комендант, приняв свиток с печатями и наскоро прочитав его, взглянул на адъютанта Унгерна, подавшего ему царский указ о немедленном показе крепости, и самый низкий поклон отвесил именно ему, незаметному офицерику с красным носиком и крупными рябинами на белом длинном лице, и всё порывался поцеловать ему руку.

Пётр спрятал руку за спину и спрятался за спинами своих раззолоченных слуг. Однако довольно покусал обветренные губы и спрятал усмешку за скромным выражением лица.

Ржаво и зловеще заскрипели цепи, на которых поднималась герса, закрывающая проход каналом в крепость. Острые пики мрачной решётки нависли над головой. Пётр невольно поёжился, когда катер проходил над остриями решётки.

Ворота распахнулись, издавая простуженный стон потревоженных не вовремя чудищ. Пётр плотнее прижался к борту катера. Неприятное ощущение, когда в голову тебе смотрят острейшие пики подъёмной решётки, нависая зловеще и устрашающе. Вот-вот свалится на голову такая пика и пронзит насквозь.

«А что, подумал Пётр, — внезапно развеселясь, неплохая была бы казнь, если бы такой вот тяжеленной пикой — с размаху да по голове». Он уже развил эту мысль, представляя, как извивается тело человека, насаженное снизу на этот острый кол, потоками крови окрашивая суровую ледяную воду канала.