Украденный трон

Степан видел, как маленькая птичка носилась вокруг могилы, то присаживаясь на ветку росшей неподалёку берёзы, то вскакивая на могильные плиты, то кружась над самой церемонией...

Голубевы стояли, низко опустив головы, старательно пряча глаза, держась за руки и не подходя близко.

Внезапно птичка села на плечо младшей Голубевой.

Та удивлённо повела на неё глазами. Птица не улетала...

Застучали молотки могильщиков, скрылось под крышкой бледное лицо покойницы.

Доктор медленно встал с колен, невидящими глазами обвёл стоящих вокруг могилы. Из тумана выплыло и остановилось перед ним лицо девушки и взмахивающая крохотными крылышками птица. Доктор сморгнул слёзы. Птица спокойно сидела на плече девушки, стоящей поодаль...

Эта странная картина запечатлелась в уме доктора. Он всё смотрел и смотрел на птицу. Лица девушки он почти не видел, его взгляд привлекала птица.

Взмахнув крыльями у самого девичьего лица, птица взмыла вверх и исчезла.

Он проводил её глазами, а когда снова посмотрел на лицо девушки, его поразила странная мысль — словно стояла перед ним та, которую заколотили в гроб и начинали опускать в могилу.

Доктор с трудом отогнал видение и уставился на чёрную пасть земли, в которой исчезла его жена...

Степан наблюдал, как доктор следил за полётом птицы, видел, что это отвлекло его от тяжкого горя...

Могильщики насыпали над могилой холм, положили венки. Доктор бросился на свежий холмик, обнял его руками и замер.

Немногочисленные провожающие начали расходиться. И скоро у могилы остался только доктор, Голубевы, стоящие поодаль от свеженасыпанного, чернеющего среди белой простыни кладбища холмика.

Доктор поднялся с колен, медленно переставляя ноги, пошёл прочь от могилы. Добредя до Голубевых, он пошатнулся, осел и упал в обморок.

Едва подхватили его женщины.

Заметно стемнело, когда Степан снова появился в крепости. Ему пришлось вместе с Голубевыми отвозить домой доктора. Там он и оставил мать с дочерью, хлопотавших над измученным человеком.

Ксения всё так же неподвижно сидела на охапке соломы и даже не взглянула на Степана, когда он подошёл к решётке двери.

— Я сделал всё, как ты сказала, — тихо произнёс он.

Она подняла на него пустой взгляд, словно смотрела куда-то за тысячи вёрст. И Степан понял, что она ничего не помнила и не будет знать об этом никогда. Пришло и ушло. Что это — озарение, видение? Он мучился в догадках...

Глава VII

Парадная зала сверкала и переливалась в свете тысяч огней. Громадные люстры, скорее паникадила, с подвесками из цельных громадных кусков аметистов сияли над столами, накрытыми в виде буквы «П». Весь двор, самые родовитые люди государства собрались здесь... Пётр праздновал заключение мира с Пруссией. Четыреста первых персон страны разделяли с ним радость по этому поводу.

Екатерина в голубом, затканном золотом парадном платье с огромными фижмами сидела в середине длинной стороны стола. Пётр не пригласил её сесть рядом. Возле него примостился барон Гольц, посол Фридриха, прусского короля, тут же раскинулась Елизавета Воронцова, затмевавшая всех розовым платьем, белыми плечами и гигантскими бриллиантами, усыпавшими её голову, плечи и шею. Через плечо лента самого высшего ордена в России. Мушки густо покрывали её лицо.

Екатерина смотрела на соперницу и горько усмехалась в душе. Если она, императрица, не поторопится, не ускорит событий, придётся ей, пожалуй, доживать остаток дней в тюрьме, а то и в монастыре. Уже давно Пётр искал предлога, чтобы удалить её с престола и обвенчаться с Елизаветой.

Как хорошо, что талия её, Екатерины, в этой парадной робе снова тонка и стройна, корсет туго затянут. Роды прошли два месяца назад. Она улыбнулась. Шкурин поджёг свой дом, Пётр со всеми фаворитами умчался на пожар, едва только Екатерина почувствовала приближение родов. Пётр страстно любил распоряжаться на пожарах, чувствовал себя на них героем дня. И хотя приказы его были бестолковы, а все вокруг носились в разные стороны из-за противоречивых указаний, он позволил канцлеру Воронцову назавтра окантовать себя новой лентой ордена за заслуги перед отечеством.

Дом сгорел дотла, сколько его ни поливали. Шкурин постарался на славу. Когда весь двор во главе с императором вернулся во дворец, Екатерина уже лежала в постели, родильное ложе было убрано, младенец передан младшему из князей Барятинских[33] вместе с большой суммой денег.

Екатерина ждала, что кто-нибудь заглянет к ней. Пришли её осведомители — Корф, Волков, другие, но Пётр не заглянул. Не наведался и Григорий Орлов — домашний арест не позволил ему поздравить роженицу с сыном, его сыном, крупным мальчишкой с белокурыми вьющимися волосиками и большими, ещё мутно-голубыми глазами.

Через две недели Григорий, сбежавший из-под ареста, и Екатерина, тайком ушедшая из дворца в тёмной мантилье Шаргородской и усевшаяся в дрожки Шкурина, навестили младенца. Здоровенная баба с грудью по ведру кормила мальчика, шёлковые распашонки открывали его крепкое здоровое тельце. Они оба расчувствовались, целовали младенца, куда только могли...