Украина и соседи: историческая политика. 1987-2018

Несколько парадоксальным образом эти практики повторяли действия советской власти, фактически культивировавшей элементы народнической традиции в национальной политике: этнографизм, просветительский мессианизм, пафос борьбы за социальное освобождение. Как пример можно вспомнить главные фигуры народнического пантеона, адаптированные советской властью, — Т. Шевченко, Л. Украинка, И. Франко, — благополучно вернувшиеся в национальный/националистический нарратив прошлого из советского музея восковых фигур, или казацкий миф, вполне успешно процветавший при советской власти. Удивительным образом «новый» национальный исторический миф и нарратив памяти в значительной своей части оказались просто расширенными и переформатированными вариантами украинского советского нарратива памяти. Главные изменения, произошедшие здесь, — перенос смысловых акцентов с социальных на национальные и расширение нарратива за счет ранее запрещенных сюжетов, фактов, личностей.

Разумеется, основные акторы, продвигающие национальный/националистический нарратив памяти, как правило, отрицают связь с советским периодом и ищут прямой контакт с досоветскими временами. Именно поэтому они прибегают к смысловому ряду: национальное возрождение — восстановление исторической правды — возвращение национальной памяти — восстановление исторической справедливости. Смысл всего этого — восстановление связи с досоветским периодом и отрицание советского прошлого.

Это отрицание, основанное на исключительном внимании к трагедиям и потерям советского периода, де-факто превратилось в отрицание всего этого прошлого, а заодно с ним — и принесенной советским опытом модерности. Как и во всей «Восточной Европе», советский период не признается «своей» историей, отторгается национальным/националистическим нарративом (за исключением ряда «национализированных» знаковых фигур и событий советского производства). Культивирование исторической архаики в изобретении традиции вступило в острое противоречие с реальностью, прежде всего с наличием других нарративов, с фактом модернизации самого украинского языка и культуры, наличием поликультурного исторического опыта.

Данное обстоятельство спровоцировало недовольство не только тех, кто оказался за пределами эксклюзивной модели исторической памяти, но и части носителей национального/националистического нарратива, осознающих необходимость его осовременивания. В результате в рамках самого национального/националистического нарратива развернулись дискуссии о его возможностях и ограничениях — достаточно вспомнить споры об учебниках истории, описанные в этой книге, или же реакцию части общества, вполне лояльного национальной истории, на крайности «декоммунизации».

Выдвигаются предложения о «разгерметизации» национального нарратива истории и памяти, включении в него других народов и наций, репрезентации украинского прошлого как пространства культурного взаимодействия[982] (впрочем, эти предложения не выходят за рамки академической историографии, но и здесь они не порождают каких-либо заметных дискуссий[983]).

Говоря о том, что советский период стал временем перехода Украины из аграрного в индустриальное, модерное общество, я не предполагаю, что благодаря этому советский, советско-ностальгический и родственный ему русский имперско-ностальгический нарративы памяти стоит отождествлять с модернизационной перспективой. В настоящее время имперско-ностальгический и советско-ностальгический нарративы так же консервативны, как и канонический национальный/националистический. Их носители и промоутеры так же обращаются к прошлому не для движения вперед, а для удержания существующего статус-кво.

Мнемонические бойцы и промоутеры этих нарративов в украинском поле исторической политики также не ставят перед собой стратегических целей, их интерес обусловлен в основном краткосрочными задачами. Их целеполагание определяется текущими вызовами, за которыми не видна стратегическая перспектива. За деревьями они не видят леса, в результате лес постоянно принимает вид полоски на горизонте, брести к которой нужно то по пшеничному полю под лазурным небом, то по черной пашне, обрамленной кустами калины, да еще волоча при этом то бюст Ленина, то статую Бандеры (которые, впрочем, легко перепутать). Задача, конечно, может декларироваться в самых общих терминах (например, как «возрождение украинской нации» или «восстановление славянского единства»), но за этими риторическими формами отсутствует стратегия и понимание перспективы как таковых. Главная задача усматривается в захвате ресурсов и как можно более скором их использовании — для достижения как общественных, так и личных целей (их довольно часто смешивают или путают).