Украина и соседи: историческая политика. 1987-2018

Модернизация, превратившая Украину в индустриальное, урбанизированное общество, состоялась в советский период под эгидой государства, признававшего национализм в качестве политического принципа только для национально-освободительной борьбы, которая, в свою очередь, переподчинялась классовой борьбе, уничтожению эксплуатации и самих классов. Национализм представлялся выдумкой буржуазии, призванной отвлечь трудящихся от классовой борьбы. Советская идеология модернизации строилась на марксистской идее освобождения человека от классовых и национальных пут. Достижение культурной гомогенности, являвшейся необходимым условием модернизации и прыжка в индустриальное общество, требовало унификации и стандартизации культурного пространства прежде всего в сфере языка. Таким языком стал русский, выполнявший функцию lingua franca Советского Союза. Это был язык науки, высокой культуры, технологий, политики, социальной мобильности.

Национальные языки, а с ними и национальные культуры и культурные элиты (кроме русской) маргинализировались, их развитие замедлялось. Наука, образование, индустриальные технологии, медиа, информационные технологии — все то, что было признаком индустриального общества, существовало в пространстве русского языка. Подавляющее большинство достижений элитарной и массовой культуры мирового уровня обнаруживаются в этом же пространстве, редкие исключения лишь подтверждают общую тенденцию. Интеллектуальным, культурным и политическим элитам национальных республик, в том числе Украинской ССР, не возбранялось культивирование национального языка, этнографии, бытовых традиций, но в пределах, не предполагающих социальной и политической мобилизации. Выход за эти пределы запрещался и преследовался государством как проявления «национализма».

В этой ситуации главный носитель высокой культуры, национальная интеллигенция, оказался в своего рода культурном гетто (когда вынужденном, когда добровольном), где развитие законсервировалось на уровне «национального возрождения» второй половины XIX столетия или в лучшем случае прорывных 1920-х («расстрелянного возрождения»). Характерно, что именно к этим периодам апеллировали украинские шестидесятники в своей борьбе за права украинской культуры и языка в период «оттепели» второй половины 1950-х — начала 1960-х и во второй половине 1980-х.

Во второй половине 1980-х — начале 1990-х ситуация радикально изменилась, но «окно возможностей» определялось даже не идеологическими рамками режима, которые быстро рушились, а содержанием культурного багажа значительной части тех, кто оказался в роли строителей нации и государства[981]. Этот багаж предполагал возвращение к проекту начала XX столетия, но уже в ситуации, когда Украина закончила переход из аграрного в индустриальное общество, имела политические границы, массовую грамотность, развитую образовательную систему, политическую и культурную элиту. Все это нужно было «национализировать».

Процесс «национализации» прошлого, понимаемый как восстановление и установление в качестве доминантного национального исторического мастер-нарратива, создание и утверждение национальной версии исторической памяти, содержал в себе серьезные и опасные для него самого внутренние противоречия. На его начальной, восходящей стадии (конец 1980-х — 1990-е) он был направлен, кроме создания «своей» версии прошлого, на отрицание и вытеснение советского мастер-нарратива украинской истории.

Носители и промоутеры национального нарратива во всех его ипостасях рассматривали и представляли весь «украинский проект» (частью которого был пересмотр и переписывание истории) как модернизационную альтернативу исчерпавшему себя коммунистическому/советскому проекту. Обращение к прошлому было частью обновления настоящего и планов на будущее. Участники процесса назвали это «национальным возрождением». Однако уже само употребление термина, возникшего в конце XIX — начале XX века, и ссылка на опыт, описываемый этим термином, содержали незаметную для молящихся на эту икону угрозу: архаизацию дискурсов и сознания адептов «возрождения украинской нации». Откровенно народнические дискурсы, вполне уместные в конце XIX — начале XX века, иногда выглядели как попытка заменить автотранспорт гужевым.