Украина и соседи: историческая политика. 1987-2018

В результате в большинстве постсоветских государств в официальной историографии и политике памяти / исторической политике установился канон репрезентации прошлого, основанный на этноцентрическом, или, употребляя предложенную нами типологию, национальном/националистическом нарративе, истории и памяти, его эксклюзивной модели. Фактически сформировался (или возродился) метанарратив, устанавливающий общие правила описания, интерпретации и объяснения. Далее мы опишем его основные, «родовые» черты, понимая, что интенсивность их проявления и сочетание в каждом конкретном национальном нарративе варьируются.

В Беларуси сформировалась амбивалентная модель коллективной/исторической памяти, сочетающая национальный/националистический и советско-ностальгический нарративы; в Молдове этнонациональный нарратив поделен между «молдованистами» и «румынистами»; на Украине довольно выразительно были очерчены региональные границы доминирования национального/националистического нарратива и территории его конкуренции с советско-ностальгическим нарративом памяти. В Центральной Азии метанарратив «истории-памяти» получает дополнительный культурно-религиозный ресурс в сочетании с вполне обоснованными постколониальными моделями. Россия представляет особый случай, поскольку здесь этот нарратив прописался в национальных республиках — субъектах Федерации. Нарратив памяти, предлагаемый федеральным центром, — это инклюзивная модель советско-ностальгического (который дополняется имперско-ностальгическим) нарратива.

Каковы же его основные, базовые, родовые черты?

Прежде всего, он основан на телеологической конструкции, в которой целесообразность «своей», «национализированной» истории обусловлена необходимостью существования «своей», уникальной нации и соответствующего государства. История представлена как онтологически предопределенное движение к некоей высшей цели — возникновению национального государства, которое является высшей формой жизнедеятельности нации. Цель (или следствие) прямо или имплицитно отождествляется с причиной, в результате сама собой появляется идея естественности, природности, органичности нации и национального государства. Последние не могут не возникнуть, посему задача историка — не обосновать факт их присутствия в общей истории человечества, а правильно объяснить факт их отсутствия в определенные периоды этой истории.

Описываемый нарратив предполагает такую познавательную, интерпретационную и пояснительную стратегию, в которой нация признается неким органичным явлением, существующим «объективно», вне усилий историков. Задача историков сводится к тому, чтобы «адекватно», правильно описать бытие этой нации во времени и пространстве, правильно идентифицировать и продемонстрировать сущностные характеристики нации, подтвердить их наличие в прошлом с помощью верно найденного понятийного инструментария и фактов, соединить это прошлое с настоящим. Такой подход естественным путем обосновывает (а уже потом объясняет) историческую необходимость и неизбежность существования конкретной нации, сущностные свойства которой идентифицированы в «исторической реальности», а еще лучше — в «исторической правде».

Возможно, поэтому категории идеологических и политических практик в «национализированной» истории/историографии довольно легко получают статус научно-аналитических. В таком качестве они возвращаются в идеологический обиход и своей «научностью» легитимируют политический язык. Идеальным примером могут служить категории «национальное возрождение» или «пробуждение нации», одинаково интенсивно используемые как в идеологическом, так и в научном языковом пространстве. Такой подход обуславливает и обязательное наличие антропоморфизмов (нация отождествляется с живым существом, которое борется, страдает, засыпает и пробуждается, умирает и воскресает) и анахронизмов («нацию» могут обнаружить и в самых давних исторических периодах, вплоть до тех, которые описываются лишь с помощью археологии).

Не менее важным является то обстоятельство, что в этой схеме память отождествляется с историей. Трудно найти стандартный нарратив национализированной истории, в котором прямо или имплицитно не содержалась бы идея о том, что национальная история — это форма коллективной памяти нации. Уже упомянутый термин «национальное возрождение» («пробуждение») прямо предполагает, что написание истории — это возвращение памяти нации.

Главным субъектом истории является народ, который отождествляется с одним или группой генетически родственных этносов и субэтносов. Содержание «национализированной» истории в научном варианте — превращение этого народа (этносов) в нацию. В таком способе пояснения и объяснения неизбежным будет отождествление понятий «народ», «этнос» и «нация» как в научном, так и в публичном дискурсе.