Украина — не Россия

В начале лета 1990 года меня вызвал председатель Верховного Совета УССР и первый секретарь ЦК КПУ Владимир Антонович Ивашко. Мы хорошо знали друг друга: в 1987–1988 годах он был первым секретарем Днепропетровского обкома и сделал для «Южмаша» много хорошего. Разговор был, по-моему, в присутствии Станислава Ивановича Гуренко. Ивашко сказал, что хочет прямо завтра предложить Верховному Совету мою кандидатуру на пост председателя Совета министров. В то время подобные слова означали гарантированное премьерство. Хотя предложение было неожиданным, мне не надо было долго размышлять. Я поблагодарил за доверие и отказался, ибо твердо знал, что на посту предсовмина УССР у меня было бы меньше свободы и инициативы, чем у себя на «Южмаше».

Должность председателя Совета Министров УССР была политической только по форме — по содержанию это был чисто административный пост. По сути, в УССР не было государственной машины как таковой. Ее заменял управленческий аппарат, рассчитанный на управление регионом, пусть и огромным, но не государством. Да и экономика Украины была не более чем фрагментом экономики общесоюзной: в предшествующие десятилетия было сделано все, чтобы хозяйство УССР стало даже теоретически невычленяемым из хозяйства СССР. Масштабу аппарата соответствовал и масштаб украинского государственного деятеля до 1991 года. Когда Горбачев пригласил Ивашко на должность своего заместителя, тот немедленно согласился — Владимира Антоновича стала тяготить ответственность, вроде бы не предусмотренная его киевской должностью, но вдруг невесть откуда возникшая. Он не выдержал того накала политической борьбы, того давления, совершенно непривычного для деятеля республиканского масштаба, которое царило в Верховном Совете УССР в дни обсуждения Декларации о государственном суверенитете Украины.

Напомню, как это было. Верховный Совет УССР, избранный в начале весны, начал свою работу 15 мая 1990 года. Это был первый многопартийный Верховный Совет, хотя абсолютное большинство осталось у коммунистов. Декларация о государственном суверенитете Украины была принята 16 июля 1990 года, больше чем за год до Акта о независимости; она имела ограниченное политическое значение (ее даже называли «декларацией о намерениях»), но была очень важна психологически. В июле же, с 2-го по 13-е, в Москве происходил XXVIII и последний съезд КПСС, съезд раскола. Именно на нем из партии вышли Ельцин, Собчак, Попов, кто-то еще. В Киеве кипели не меньшие страсти. Нас подзадоривал пример россиян, уже провозгласивших декларацию о суверенитете РСФСР. Расклад сил показывал, что хотя наша Декларация не имеет шанса получить статус конституционного акта, она откроет возможность провозгласить верховенство законов УССР на украинской территории над общесоюзными. Предстояла настоящая битва, и вдруг, за три или четыре дня до голосования, мы узнаем, что первый секретарь ЦК КПУ и председатель Верховного Совета УССР оставляет обе свои должности и остается в Москве, поскольку утвержден заместителем генерального секретаря ЦК КПСС. Мне до сих пор жаль, что В. А. Ивашко поступил таким образом: я уверен, что он мог еще много сделать для Украины. На моей памяти случай с Ивашко — последний прецедент перекачки административно-государственного ресурса из Украины в Москву.[124]

Удивительно, но я не помню какой-то особой напряженности в летние недели перед путчем. Более того, было ощущение (или это теперь так кажется?), что она слегка пошла на убыль. Как-то приутихли и основные межнациональные конфликты. Новый Союзный договор казался делом решенным и воспринимался как меньшее зло по сравнению с неуправляемым распадом СССР. Полная независимость оставалась еще целью за далеким горизонтом.

Не ожидая особых потрясений по крайней мере до зимы, я решил, что могу себе позволить долгожданный отпуск, и отправился в Трускавец. Но наслаждаться отпуском довелось всего несколько дней. Рано утром 19 августа я услышал по радио обращение Государственного комитета по чрезвычайному положению и сразу подумал, что мы впредь будем делить нашу жизнь на «до 19 августа» и «после». Немедленно вызвал самолет и, по-моему, в конце того же дня был уже в Днепропетровске, на заводе.

Разумеется, не оставляло тревожное чувство. Если путчисты проявят упорство в своем желании вернуть нас в прошлое, для достижения этой цели им неизбежно придется прилагать самые большие усилия. Эти усилия все равно кончатся ничем, но дров будет наломано исключительно много. Украина за 3–4 года стала другой, и сделать ее прежней невозможно. Бетон невозможно превратить обратно в цемент, песок и воду.