Украинская каб(б)ала

– Член Союза? – бесстрастно спросил очкастый и сам себе ответил не без видимого удовлетворения: – Не член!

– Изымаем, Кость Василич? – засуетились холуи, но очкастый поднял руку, призывая к тишине.

– Это что такое? – Его рыжий палец указал на портрет «Незнакомки» и коснулся ее ланит. – Спрашиваю: что это такое?

– Акварель! – едва прошептал я, подавленный не столько наглостью, сколько глупостью подобного вопроса. Мне тотчас же вспомнился ротмистр, с которым судьба свела в петербургском заведении мадам Адольфины и который точно так же приставлял палец к интимным местам девиц и громко интересовался названием сего анатомического предмета.

– В чем, собственно, дело? – пробормотал я. – И кто вы такие, господа?

Очкастый не соизволил ответить. Скривив губы, он вопросительно посмотрел на своих спутников, которые набросились на меня, словно дворовые собаки:

– Что?! Кто мы такие?!

– Мы комиссия по защите морали и нравственности!

– Сейчас узнаешь, кто мы такие! Развратник!

– Порнограф!..

Казалось, крики должны были обратить на себя внимание публики, а особенно художников. И точно! Оглядевшись, я заметил, как некоторые из моих коллег торопливо сворачивали пейзажи трубочкой и прятали их в штанины, а кто и вовсе передавал знакомым, дабы унесли от греха подальше.

Между тем очкастый, которого, как я услышал, звали Константином Васильевичем, закончив осмотр «Незнакомки», вперил в меня холодный немигающий взгляд и вкрадчивым голосом спросил:

– Какого размера декольте у вашей барышни?

– Что? – вздрогнул я от столь странного вопроса и перевел взгляд на свое творение, точно увидел его впервые.

Один из «моралистов» быстренько достал из кармана складной плотницкий метр и принялся замерять расстояние от шейки до края батистовой сорочки, едва прикрывавшей аппетитную грудь Любаши.

– Двенадцать! – удовлетворенно крикнул он, а его подельник, потрясая какой-то брошюркой, возопил:

– А положено десять! Десять положено по закону!

Константин Васильевич ждал моего ответа, хотя я абсолютно не представлял, как объясняться. Но тут на авансцену вновь выперся Семка и пошел в решительное наступление на бесноватую троицу.

– По-вашему, что это такое? – решительно спросил мой друг, указывая на пышные формы предмета моих мечтаний, жившего этажом выше.

– Грудь! – улыбнулся Константин Васильевич. – Причем обнаженная до неприличных размеров, выходящих за рамки, установленные комиссией по охране общественной морали!

– Да все ясно! Двенадцать сантиметров тут! А дозволено десять! – потрясал плотницким метром его подчиненный.

– Значит, грудь? – усмехнулся Семка и вкрадчивым голосом спросил: – Вы имеете в виду грудь как предмет мужского вожделения либо как символическую чашу, вскормившую человечество?

Вопрос был поставлен ловко. Константин Васильевич покраснел, снял очки и принялся протирать их клетчатым платком. Застыла в нерешительности и его свита, ожидая вердикта патрона. Однако сей господин вполне в духе Семкиного народа ответил вопросом на вопрос:

– А вы кто, извиняюсь, будете?

– Я? – Семка презрительно усмехнулся и небрежно произнес: – Я культурный атташе очень влиятельного посольства!

– Оно и видно, что влиятельного, – пробормотал блюститель морали, продолжая багроветь с такой скоростью, с какой раки варятся в казанке. – Оно и видно!..

– Вы не ответили на мой вопрос! – продолжал настаивать Семка с таким апломбом, что я на минуту усомнился, не скрывал ли мой друг свой дипломатический ранг.

– А что отвечать? – трусливо огрызнулся блюститель морали. – Мы действуем по регламенту и строго установленным параметрам! Декольте не может быть ниже установленной комиссией черты, за которой начинается неприкрытая эротика, переходящая в порнографию. Зритель, насмотревшись таких картинок, непроизвольно начнет фантазировать, опуская свой взгляд ниже установленных пределов. Чего доброго, он и платье с нее снимет!

– Педофил несчастный, твою мать! – злорадно прошептал из-за моей спины «доктор искусствоведения».

Сема хотел ответить возражением на «регламентированную» чепуху, но ревизор вдруг схватил «Незнакомку» и ловко передал ее своим помощникам, предостерегающе подняв вверх руку:

– Изымаю для проведения экспертизы!

– Какой экспертизы? – взмолился я. – Да ведь это… я ж ее продать хотел! А где я могу ее получить назад? Дайте квитанцию, сударь!

– Мы вас найдем! – зловеще пообещал глава комиссии и стал уходить, прикрываемый с тыла своими холуями.

Мы с Семкой, как по команде, принялись вертеть головами, пытаясь привлечь внимание своих шпиков. Уж кто-кто, а они должны были исключать наши любые контакты с посторонними, но шпики почему-то торчали у дома-музея какого-то Кавалеридзе, где по слогам читали мемориальные доски, прилепленные в великом множестве к этому зданию.

«Комиссия по морали» рванула вниз по Андреевскому спуску, и, судя по завихрению голов и доносившихся вскриков, под ее горячую руку попали очередные нерасторопные жертвы.