Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

— Как подчиненный к начальнику. Уважаю его за смелость, умение организовать солдат…

— Не замечали ли вы за товарищем Щорсом каких-либо националистических устремлений, партизанщины?

— Вроде бы нет…

— Вы не удивляйтесь моим вопросам. Дело в том, что у товарища Троцкого есть другая информация. Более того, он уверен, что такие как Щорс не должны возглавлять серьезные воинские соединения Красной Армии. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Не совсем…

— Щорса надо отстранить от командования дивизией… В интересах революции… Любой ценой… У меня приказ.

— Как?..

— Трудный вопрос… Думаю, при поездке на передовые позиции… Пули там летают с разных сторон…

— Не совсем понимаю… Убить?..

— И я предлагаю это сделать вам… Товарищ Троцкий сказал, что он гарантирует назначение вас командиром дивизии… Кроме того…

— Нет, нет… Я этого делать не буду… Нет… Вы не представляете, что с вами и со мной сделают солдаты, если им об этом станет известно.

— Подумайте…

— Нет… Я этого не смогу сделать…

— Ну, что ж, считайте, что этого разговора у нас не было. Надеюсь, вы понимаете всю меру ответственности?

— Да, вполне…

Коростень — крупный железнодорожный узел, стягивающий всю Украину. На десятиверстке пестрые ветки напоминают растопыренные пальцы. Глянув на планшет, лежавший на коленях, Щорс об этом и подумал. Карта свежая, необтрепанная, исчеркал ее ночью чернильным карандашом. Три пальца уже отрублены: Сарны, Новоград-Волынск и Житомир. Подступили петлюровские курени стеной. За спиной две ветки — на Киев и Мозырь. Единственная ниточка, связывающая с Советской Россией. Ради той ниточки тысячи бойцов вкопались по пояс в жесткую, иссушенную за лето землю.

«Сутки, час выстоять — великое дело!» — стучала мысль в голове Щорса.

Бесперебойно, денно и нощно из Киева идут составы на Мозырь. Теплушки набиты ранеными, военным и городским имуществом. Успеть бы эвакуировать. Знал: Киев защищать нечем. Жидкая цепочка правого фланга 60-й дивизии да сбитые на скорую руку части пехоты, конницы и моряков под Фастовом. Выдвинуться он не может: у самого более полтыщи верст участок! На четыре-то бригады, измотанных, обескровленных.

Стратегическое положение Коростеньского узла с каждым часом обретает значение. Последний клочок Советской Украины, единственный плацдарм Красной Армии. Деникинцы прут на Чернигов. Не нынче-завтра они войдут в Киев. Рвутся в столицу со стороны Белой Церкви и петлюровцы. Эти могут оказаться там и сегодня. Через день-два жди, скопом навалятся на Коростень. Вот едет, осмотрит на месте укрепления. Верст с десяток всего от станции. Опаснейший участок. Нарочно поставил богунцев. А в резерве пусто, все, что имел, уложил в окопы. Держит роту курсантов на последний час. Поведет в атаку сам…

Позавчера обрадовал разговор со штабом армии. Южной группе 12-й армии — три дивизии, 45-я, 47-я и 58-я, — оказавшейся отрезанной где-то в районе Умани, командарм Семенов по радио шифром отдал приказ пробиваться на север, к ним. Соединиться бы. Полармии! Из-за одного этого стоит держать Коростень. Но радость заглушают сомнения. Получен ли окруженцами тот приказ? Связи со штабом Якира совсем нет. Что, как не знают? Будут ломить левее, восточнее Киева. Тревогой своей не делился даже с Дубовым. По лицу замечает: гложет и его неизвестность. Хмуро уставился в сцепленные руки, не принимает участия и в беззаботном разговоре гостя с Петренко.

На околице села Могильное их встретил Квятек с комиссаром Довгалевским. После поправки Квятек вернулся в свой полк, угодил в самое горячее, когда оставляли Житомир. Данилюка пришлось передвигать на 2-й Богунский полк.

— Принимай пополнение, Казимир Францевич. Обмундированы, с оружием, — улыбаясь, обратился Щорс к Квятеку.

Здоровался Николай с шутливой веселостью, но спросил серьезно давнего побратима:

— Как тут? Терпят богунцы?

Квятек, кивнув головой, ответил:

— Можется, Николай Александрович.

Довгалевский, худой, с диковатыми глазами студент, принял шутку начдива за чистую монету.

— Не откажемся от пополнения. Да такого! Перед каждым пеньком готовы шапку ломать, лишь бы умел стрелять.

Хохотнул в ответ только инспектор Реввоенсовета, разглаживая голубые, помятые в дороге бриджи.

Зашли в крайний двор. В саманной хате под соломенной нахохленной крышей обдало приятной прохладой. У стола хлопотала Соня Алтухова. Она уже не скрывала своего положения хозяйки. И опять, как некогда в вагоне, Николай ощутил что-то похожее на зависть. Не разлучаются. Все время вместе. Тотчас оказался мыслями в Новозыбкове… Отправил Фруме разрешение на въезд в расположение дивизии. Томительно ожидание. Через сутки-двое прибудет…

— За борщ спасибо. Недавно от стола. — Желая смягчить упавшее настроение хозяйки, он сжалился: — Испить бы… Не откажемся.

Осушив вспотевшую крынку холодного молока, Петренко укатил в село Ушомир — в кавбригаду.

Квятек раскинул было на столе карту.

— Погоди, — Щорс, подымаясь с табуретки, надел фуражку. — В окопы. По дороге введешь в обстановку.