Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2

Можно попутно высказать определенное несогласие с соображениями В. Ф. Верстюка, который высказывает критические замечания относительно положений резолюции апрельского (1919 г.) пленума ЦК КП(б)У «Кулацкая контрреволюция и задачи партии». В частности, одним из наиболее существенных недостатков документа (как, впрочем, и других партийных документов и ленинских произведений) он называет отсутствие четких определений категории кулачества, критериев его вычисления[419]. Однако, думается, эти замечания к реальной практике имели весьма опосредованное отношение, поскольку крестьяне в своем поведении руководствовались не бумажными циркулярами (о сущности и даже наличии которых мало кто из них вообще знал, подозревал), а конкретным материальным положением и естественным стремлением изменить его к лучшему. И потому проблему социального расслоения на селе бедняк хорошо понимал не согласно каким бы то ни было дефинициям, а чувствовал на уровне бытового сознания. Однако в данном случае важнее выяснить другое – теоретическое несовершенство, незавершенность большевистских резолюций, как и упомянутой, все же определяющей роли не играло. Она, скорее, недостаточно адекватно (во многих смыслах, в том числе идеологическом) отражала те процессы, которые объективно развивались в крестьянской среде.

Чтобы развенчать правомерность употребления в политическом лексиконе того времени, в том числе в ленинских работах термина «кулачество», в очерках истории Украинской революции приводится статистика согласно критерия использования в хозяйствах наемной силы. В принципе ход мысли очень правильный. Однако, к сожалению, нет ссылки на источник, что уже вызывает определенные вопросы – можно ли доверять приведенным данным. Подобные вопросы вызывают и содержащиеся в академическом издании сведения об уровнях урожайности, доходности в разных регионах Украины.

Не подкреплены ссылками на источники и данные о масштабах крестьянских выступлений, удельном весе украинского (равной мерой – инонационального) элемента в воинских подразделениях Красной армии, чекистских отрядах, сведения о репрессивных акциях против политических противников, в первую очередь – повстанцев[420].

Наверное, определенная доля погрешности допускается и тогда, когда естественные несовершенства представлений (а соответственно и документов, в которых они воплощены) о четких гранях между категориями бедняк – середняк – кулак рассматриваются как основание для квалификации политики советской власти как в целом антикрестьянской, чем и объясняется участие в сопротивлении официальным властям не только зажиточной верхушки деревни, но и достаточно широких низов. Здесь, пожалуй, стоит вспомнить, что во все времена и в любых обществах экономически сильные слои всегда находили возможность использовать свои преимущества для разного рода влияния (финансового, идеологического, политического, организационного) на зависимые в том или ином отношении элементы общества. Точно таким же образом всегда эксплуатировались политическая необразованность, низкий уровень общего развития и элементарной культуры, темнота, забитость последних. Поэтому не учитывать внутреннюю неоднородность участников протестных действий (во всех их проявлениях – от морально-осуждаемых и саботажных до военно-политических) кажется неоправданным.

В равной степени это касается обобщающих сентенций-соображений (порой они перерастают в достаточно категоричные выводы-утверждения), согласно которым процесс общественно-политических трансформаций в украинском селе в действительности был исключительно силовым, противоречащим воле граждан, насаждением советского режима[421], и будто совсем не случайно большевики исходили из того, что лишь «затероризировав село, удастся преодолеть его сопротивление»[422].

Не ставя перед собой цель отрицать то, что сопротивление советской власти в деревне в годы Гражданской войны имело место и приобретало время от времени действительно угрожающие масштабы, для выяснения сути дела оправданным и вполне уместным представляется постановка хотя бы таких вопросов. А была ли у советской власти опора в крестьянской среде? И можно ли было без массовой крестьянской поддержки, более того – заинтересованного содействия, добиться военной победы над многочисленными политическими врагами, на стороне которых были масштабные усилия самой могущественной в то время межгосударственной коалиции?