Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918

На Буковине в 1911 году произошел окончательный разрыв между двумя самыми влиятельными украинскими политиками региона, Н. Василько и Степаном Смаль-Стоцким. Когда на выборах в буковинский сейм Василько выдвинул в руководство[130] этого органа своих ставленников, Смаль-Стоцкий в знак протеста сложил мандат депутата сейма, а в рейхсрате примкнул к галичанам[131]. Сторонники обоих политиков стали открыто критиковать друг друга в прессе, а в 1913 году организовали две отдельные украинские партии[132].

1.2. Украинская идентификация в городе и на селе

Еще в середине XIX века слово «украинец» применительно к галицийским русинам употреблялось в основном не в этническом, а в партийно-политическом значении, – как синоним понятия «украинофил». Одним из первых «украинцами» в этническом смысле галичан назвал М. Драгоманов. Подхваченное галицийскими народовцами, в 1890-х годах это значение постепенно прижилось в галицийской и буковинской печати[133].

Украинское движение рекрутировалось из трех социальных слоев, тесно связанных между собой, – интеллигенции, греко-католического духовенства и крестьянства (интеллигенты и сами были выходцами из крестьянских и священнических семей). Несмотря на активность народовцев, украинская идентификация распространялась не быстро. Еще в конце 1880-х годов в частном письме один из народовских деятелей признавал, что «национально сознательными» можно назвать около сотни русинов, а остальные «считают Украину чем-то чужим»[134]. В два предвоенных десятилетия процесе ускорился. Это заметно по динамике развития общества «Просвита»: число членов «Просвиты» по сравнению с 1895 годом в 1914 году возросло более чем в пять раз, а количество читален – более чем в сто раз[135]. У русофилов дела обстояли хуже, особенно после раскола в 1908–1909 годах: их ряды редели, местные организации почти не развивались[136]. Да и однозначной идентификации для своих соплеменников они не предлагали: одни продолжали считать себя «русинами», настаивая на том, что это отдельный от великороссов народ, другие – «русскими». Впрочем, в некоторых районах Галиции русофилы до самой войны опережали конкурентов по популярности. Особенно это касалось западной части региона, Лемковщины, которую украинцы признавали «сильнейшей московской позицией»[137], а русофилы гордо называли «доблестной русской окраиной»[138]. Серьезный ущерб русофильскому движению нанесли судебные процессы в Марамарош-Сигете и Львове в 1913–1914 годах, на которых русофилы обвинялись в государственной измене. Несмотря на то что последний закончился полным оправданием подсудимых, громкие публичные обвинения пошатнули репутацию русофилов, а официальный Санкт-Петербург стал осторожнее подходить к их финансированию[139].

Ответить на вопрос, сколько представителей русинской интеллигенции в Галиции к 1914 году считали себя украинцами, можно лишь примерно: две трети составляли украинцы и одну треть – русофилы. Эту оценку разделяли и информаторы российского МИД[140], и сами галицийско-украинские политики[141]. Такое же соотношение показывали итоги первого тура выборов в рейхсрат: в 1907 году соотношение между украинскими и русофильскими кандидатами составило 72 к 28 %, а в 1911 году – 75 к 25 %[142]. Очевидно, что голосования проходили с нарушениями на местах, но на них жаловались и русофилы, и украинцы[143].

Переход категории «украинец» из политической плоскости в этническую отметился промежуточной формулировкой «русин-украинец». Это сочетание, отразившееся еще в названии первой украинской партии – РУРП, использовалось и в предвоенные годы. За несколько лет до войны группа жителей одного из сел Ярославского повета просила поставить во главе сельской школы «русина учителя из Молодича Павлишина», который был «известен как хороший педагог, преданный своей профессии, украинец, охочий до работы для народа»[144]. Украинский деятель Т. Ревакович писал в 1911 году об «искренних Русинах-Украинцах, которые завещание Тараса Шевченко: „Свободная самостоятельная Украина от Сандецких гор до самого Кавказа“ высоко держат на своем знамени…»[145] Один из лидеров Украинской радикальной партии К Трилевский в 1912 году распевал песни «Ми руські хлопи-радикали» и «Гей-но вставайте, руськие люди»[146]. Таким образом, часть приверженцев украинской идентификации, несомненно, считала ее разновидностью или своего рода дополнением к русинской. Галицийские русофилы же трактовали «украинство» только как партийную принадлежность. Один из русофилов, сообщая единомышленнику о подборе ему невесты, писал, что «ее папаша „украинец“ (спокоя ради)», но сама она «без партий»[147].