Укрощение красного коня

Вода оказалась противно‑тепловатой. Но Зайцев выпил через горлышко весь кувшин, с наслаждением чувствуя, как вода стекает по подбородку, капает на грудь. А потом занялся книжкой. Она оказалась Зоиной — «Тихий Дон».

Пробормотал: «Лучше, чем ничего». Выдуманная история про выдуманных людей усыпит его не хуже, чем переписка Энгельса с каким‑нибудь общественным деятелем, — а именно это он и ожидал найти у Зои.

Простыни успели чуть остыть — и стали еще отвратительнее: влажные и холодные. Он нашел сухое местечко, поправил подушку, поставил на подоконник свечу, переместив оранжевый шар поудобнее. И раскрыл книгу.

Он сразу понял, почему выпала именно эта страница: верхний уголок справа был загнут. Вероятно, Зоей.

Зайцев прочел. Жена‑изменница ждала домой обманутого мужа. Она знает, что он знает, и в воздухе пахнет электричеством — перед грозой. Зайцев прочел главу до самого конца. А потом стал рассеянно листать дальше. Странно, что Зоя отметила именно это. По ее рассказу в поезде выходило, что это она любовница и с ней муж обманывает жену. Что же ее здесь так проняло? Страницы из‑под его пальцев с быстрым шорохом убегали налево. Может, она выдумала всю эту свою историю? А может, не совсем — просто переменила угол рассказа, как часто делают перед случайным попутчиком: это, мол, случилось с одним моим знакомым. Может, на самом‑то деле это она обманутая жена?

И вдруг Зайцеву показалось, что он снова на том же месте. Он поспешно остановил страницы, отлистнул назад, проверяя глазами по диагонали, еще, еще и еще, и наконец нашел нужное. Сверил оба отрывка. Да, точно. Опять обманщица ждет обманутого мужа с войны. Зайцев нахмурился. Заложил эти страницы пальцем.

Снова вернулся к загнутому уголку. Перечитал первую сцену.

В современной литературе он, положим, не разбирался. Но свидетелей опрашивал каждый день. Тех, кто врал. Кто говорил правду. Кто говорил правду, но ни черта толком не помнил. Тех, кто помнил все, но ничего не замечал. Тех, кто замечал многое, но в кривом свете. Для кого глаза милиционера были сродни огням софитов, направленных на него, актера для одного зрителя. Свидетелей, которые приукрашивали, недоговаривали, покрывали, доносили. Зайцев принялся читать книгу как следователь, выслушивающий показания. Сомнений не было: он слышал двух совершенно разных свидетелей. Два голоса.

Сравнил обе сцены. Те же обстоятельства, похожи места действия и фигуранты те же, почти те же. Только в одной сцене — душно, как перед грозой. А в другой — сухо, как от старой слежавшейся бумаги. Большая разница! А обложка одна. Зайцев перевернул книгу. Нет, автор один. Некий Шолохов. «А ты, приятель, похоже, тот еще жук».

Это двухголосие заинтересовало его. Он даже перечел оба отрывка еще раз. Точно. Странноватая книжица. Любопытно, что за всем этим стоит.

Как бы там ни было, книжка свое дело сделала: мысли Зайцева разомкнулись. Ослабили онемевшую хватку. И карусель из разбившегося на полном скаку наездника, отравленного газом призового жеребца, врущих, а потом вообще черт знает куда переброшенных курсантов, финтящего Коптельцева, поспешной командировки с противной попутчицей и непонятно как к этому примешанных (или никак не примешанных?) вчерашних выстрелов — все это потихоньку перестало вертеться у Зайцева в сонном мозгу. Заглохло, остыло, развалилось, стало темнеть. Зайцев чувствовал, что глаза его против воли начали слипаться. Он полистал занятную книжицу еще.

«В будущих войнах, — попался на глаза диалог не пойми кого с неизвестно кем, — роль кавалерии сведется к нулю.

— Вернее, ее самой не будет существовать.

— Ну, это‑то положим!

— Вне всякого сомнения.

— Слушай, Терсищев, нельзя же человека заменить машиной. Это крайность.

— Я не про человека говорю, а про лошадь. Мотоцикл или автомобиль ее заменит.

— Воображаю, автомобильный эскадрон.

— Глупость! — загорячился Калмыков. — Конь еще послужит армиям. Абсурдная фантазия!»

Зайцев решил, что на сегодня довольно в любом случае. Отложил книгу, наклонился, чтобы задуть стоявшую на подоконнике свечу. И вдруг увидел за окном женскую фигуру.

Женщина сидела на ступеньках крыльца, завернувшись в шаль, повесив голову. Лунный свет лежал у нее на темени, на плечах. По силуэту прически Зайцев понял, что это Зоя.

Она его не видела.

Не двигалась. Никого не высматривала. Возможно, кого‑то ждала? Возможно, ей просто тоже не спалось в непривычной духоте и она искала прохлады, свежего воздуха. Сидящая вдруг подняла голову — точно услышала что‑то. Или почувствовала чужой взгляд?

Зайцев тихо задул свет, пока она не успела на него обернуться.

Ему снилось, что на грудь ему жаркой тушей сел Коптельцев. Жар от его задницы давил, расползался, мешал дышать.

Зайцев очнулся, жаркая тяжесть не ушла. Он нащупал рукой — мех. Сердито спихнул хозяйского кошака. Тот мягко упал на пол — на все четыре лапы, как у их племени водится. И Зайцев снова провалился в сон — уже без сновидений.

* * *

— Ах! Я думала, вы одетые!