Укрощение красного коня

Курсант, спешившись, тотчас снял фуражку — на мокром от пота лбу виднелась красная полоска. Он утер лоб рукавом, как бы желая стереть ее вместе с потом.

Зайцев и сам изнывал. Как в такую жару курсанты прели в своих сапогах и галифе — он вообще не представлял. Ему казалось, что он сам мог бы варить яйца, просто подержав их у себя под мышкой. Империалистические шорты, пробковые шлемы в качестве военной формы здесь, в Новочеркасске, были, конечно, идеологически неуместны, но желанны с сугубо климатической точки зрения. Не верилось, что и здесь бывает зима. Настоящая, со снегом.

Корсет — а впрочем, Зайцев уже знал, что фамилия его Артемов, — товарищ Артемов бросил несколько коротких замечаний. Показал улыбку. Видимо, был все же доволен. Отпустил курсанта.

На манеже стояла такая звонкая пустота, какая бывает только в театре днем или в музее в выходной день.

Зайцев не переменил позу — чуть подавшаяся вперед спина, локти на барьере. От барьера пахло смолой, а доски — светлые, с бежевыми глазками на месте спиленных сучков: навели манеж, видимо, совсем недавно.

— А вам, товарищ Зайцев, не скучно? Не надоело? — обратился Артемов, подойдя.

— Нравится вам новый манеж? — ответил Зайцев вопросом.

— Подходящий. Курите? Нет? Правильно. А впрочем, черт его знает, правильно или нет. Обливайся по утрам, упражняйся с гирями, ешь простоквашу на завтрак. А тебя — чик! — и снесли в первом же бою. А я вот скриплю.

Вид у него при этом был и точно — как у старого дерева. Но такого, что простоит еще лет сто. Артемов щелкнул крышкой карманной пепельницы.

Зайцев дал ему выдохнуть сизый клуб. Папиросу Артемов держал на отлете.

— А вы — воевали?

— Или в тылу отсиживался? Или хотите узнать, на чьей стороне воевал потом — с красными, белыми, зелеными или серо‑буро‑малиновыми?

— Если советская власть признала вас членом нового общества, доверила обучение кадров Красной армии, значит, советская власть в вопросе разобралась окончательно и бесповоротно. Я в ее решениях не сомневаюсь.

Артемов бросил на него недоверчивый взгляд. А потом щелчками стал сбивать пепел. Курение — великая вещь, подумал Зайцев: дает столько предлогов разговаривать. И еще больше — не разговаривать.

Он в который раз пожалел, что бросил.

— Точно не хотите? — снова предложил Артемов.

— Ну дайте.

Артемов вынул портсигар. Тоже щегольской, как и пепельница. Зайцев выудил пальцами гильзу, убрал за козырек кепки.

— На черный день.

Артемов фыркнул:

— Как угодно. Между прочим, я вас еще тогда приметил. В Ленинграде. На манеже. Не очень‑то вы хорошо маскируетесь. Для сыщика.

— Да я ведь ничего не разыскивал — просто познакомиться приходил. Считаете, маскироваться надо было?

Артемов ответил неопределенным жестом.

— Странная война, — заметил Зайцев. — С одной стороны животные: лошади. С другой — тут же новейшие механизмы, газы. Человек маску Зелинского еще надеть мог. А зверье… жалко.

— Так и для лошадей маски водились, между прочим.

— Это как так?

— Слушайте, Зайцев. Я думал, вы ради Жемчужного сюда из самого Ленинграда притащились.

«А вы? — мысленно спросил Зайцев. — Тоже из‑за Жемчужного из Ленинграда так быстро смылись? Подальше, на самый край страны». Но вслух спокойно ответил:

— Так и есть.

— Чего же вы тогда государственные деньги разбазариваете? Вас в служебную поездку отправили, а вы не службу служите, а хвостом за мной ходите да разговоры светские ведете.

— Отчего же светские?

— А. Понял. Прием такой. Кружите вокруг да около. А потом — раз!

Артемов ткнул сигаретой, как бы поражая мишень. Жест был отточенным — сабельным.

С наблюдательным товарищем Артемовым следовало держать ухо востро.

— Вы как‑то романтически работу милиции представляете.

— Ладно, товарищ Зайцев. У вас свои приемы, у нас свои. У вас своя служба, у меня своя. И моя — не ждет. Бывайте.

Зайцев подался за ним.

— И отлично. Мне как раз интересно, в чем кавалерийская служба состоит.

Артемову это не понравилось.

— Из рутины. Скука смертная.

— Отлично. К скуке мне не привыкать, — не отстал Зайцев.

* * *

Мухи так и вились. На подоконнике стояли блюдца.

— Это у вас для кого? — попытался шутливо заговорить с черноглазой подавальщицей Зайцев. — Для кошечек?

— Для мушечек. Мухоморы жареные, — недовольно объяснила та — по говору, из местных. Зайцев не понял — правда или смеется над приезжим.

Даже при виде мухоморов в животе заурчало.

— Столовая только для работников и слушателей ККУКСа, — сурово отрезала подавальщица.

«Дашка‑курва! — весело позвали ее из кухни. — Прими биточки!»

— Зря пришли, — повторил Артемов.

— Ничего. Не голодный. Я с вами просто посижу. Вы ведь не против? — не отставал Зайцев.

— Как угодно.

Подавальщица вернулась к деревянной стойке с маслянистым шипящим противнем в руках.

— Это что? — поинтересовался Артемов.

— Биточки. По‑казацки.

— Тогда биточки.

«Дашка‑курва! — опять раздалось трубное из кухонного чада. — Компот заберешь?»

Подавальщица не подала виду, будто не ей. Но опустила глаза к чанам. Зайцев оценил.

— Капуста? Пшенка? — томно поинтересовалась она у Артемова.

— Пшенка, — мужественно ответствовал ее герой.

На тарелку шлепнулось из половника.