Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени

Сначала мы хвалим достоинства нашего друга и выражаем ему всю степень своего уважения. Затем говорим, что поскольку в мире нет ничего совершенного, то даже свет его добродетелей омрачен пороками, которым он предался. Или же, если мы сочтем такой заход слишком грубым и не решимся говорить настолько открыто, мы можем сказать, что не вызывает сомнений, что на это его толкнули близкие друзья, которым в радость видеть, как он предается разврату. После этого мы можем добавить, что если бы речь шла о другом человеке, которого мы любим не так сильно, мы не сказали бы ни слова, но дружба, которую мы испытываем к нему, заставляет нас открыть ему глаза на слухи, которые о нем идут. Что мы были крайне опечалены тем, что похвалы, которые о нем слышим, то и дело сопровождаются разговорами о недостатках, которые в нем находят. Мы также скажем, что надеемся, что он в подобной ситуации обратился бы к нам с той же свободой, а мы были бы крайне признательны и расценили бы это как проявление искренней дружбы, в которой нет места лести. Затем мы возложим вину за его проступок на его возраст или группу недоброжелателей и выскажем убеждение в том, что в противном случае он никогда бы на это не поддался. Мы можем завершить письмо описанием того, какую честь и выгоду он извлечет из победы над пороком, как сильно возлюбит его Господь и сколь высоко оценят достойные люди, и сказать, что мы убеждены в том, что он не отвергнет нашу критику и тем доставит нам большую радость и что мы ожидаем в скорости услышать новости о его исправлении. О чем мы будем молить Господа, дабы он пришел на помощь и оказал воздействие на его душу[322].

Можно предположить, что де Ла Серр пытается представить письмо как способ выразить при помощи вербальных категорий многие из тех элементов беседы, которые передаются при личном общении при помощи жестов, мимики, одежды и т. п. В любом случае любезность беседы, как устной, так и письменной, очевидным образом понималась им не как выражение почтения, подобающего статусу собеседника, а как умение понять специфику сложившейся ситуации и деликатным образом выразить это понимание в тексте. В результате вместо крайне формализованного, а потому понятного и достаточно легко усваиваемого знания о том, в каких словах выражать свое почтение герцогу, а в каких – маркизу и какие метафоры и исторические примеры подходят к тому или иному случаю, читатель получает очень сложную идею модного письма-беседы, в которой модным оказывается не само письмо как набор правильных слов и выражений. Действительно модного человека отличает в первую очередь умение различать детали, увидеть массу нюансов в том, что маркируется как модное.