Укрощение рыжего чудовища

Глеб Николаевич смотрел на эти две руки на одеяле – почти одинаковые, здоровенные мужские руки, крепко сжимающие друг друга. Нет, наверное, надо все-таки зайти попозже. Но даже со стула заведующий встать не успел.

– Я невольно услышал ваши последние слова, – обернулся к нему Тихий-старший. – Думаю, на часть ваших вопросов смогу ответить, пока Тиша с мыслями собирается. Например, про пулю, – неодобрительно покосился батюшка на тумбочку, – я ничего не знаю. Но как до этого дело дошло, пожалуй, догадываюсь. Что знаю, то расскажу.

– С интересом послушаю, – Самойлов почувствовал, как затекла поясница. Приподнялся, вытащил из-под себя стул и развернул его спинкой вперёд, на которую и облокотился, усевшись на сиденье верхом. – Полчаса у меня есть.

– Вряд ли мы уложимся в полчаса, да, Тиша?

Тиша угукнул, так и не отвернувшись от стены.

– Наверное, мне придётся начать рассказ с моего деда, – продолжил серьёзно Аристарх Петрович.

– Даже с деда? – хмыкнул Глеб Николаевич. – От седьмого колена? Иаков породил Исаака? А покороче… гхм… нельзя?

– Сначала был Авраам, – улыбнулся Аристарх в бороду. – Авраам родил Исаака. Но мы так далёко не будем углубляться.

– Это радует, – вздохнул Глеб. – Рассказывайте про деда. Пока мне никто не позвонил.

Так Глеб Николаевич Самойлов, врачеватель тел человеческих, стал нечаянно исповедником отца и сына Тихих. Именно ему они и рассказали свою непростую историю. Доктору Глебу и друг другу.

Тихон Тихий был настоятелем одного из старых московских храмов. Именно такие храмы с идиотским энтузиазмом взрывали новые хозяева страны в двадцатые и тридцатые годы прошлого столетия. Тихон Тихий новую власть не признал. За что и поплатился. Его храм взлетел на воздух в феврале двадцать восьмого. Настоятель присутствовал при этом – стоял за оцеплением. И в тот момент, когда белокаменный собор окутало огненное облако взрыва, в тот же момент разорвалось сердце старого священника. Инфаркт миокарда, если говорить сухим медицинским термином.

Вдова осталась с двумя сыновьями на руках. Пётр и Павел Тихие. Или, как называла их матушка, родом с Полтавщины, на малороссийский манер: Петрусь и Павлусь. И Петрусь, и Павлусь выводы из судьбы отца сделали и поняли, что с новой властью надо дружить. Правда, происхождение им биографию подпортило, но мозгами юноши были не обделены. Старший пошёл по инженерному делу, младший – по медицинскому. До поры, до времени всё было благополучно. Но происхождение все-таки дало о себе знать обоим Тихим – младшему раньше, чем старшему. Павла посадили в тридцать девятом. До войны не дожил – перед самым ее началом его унёс туберкулёз. Старшего ГУЛАГ забрал уже после войны, но без таких необратимых последствий. Пётр Тихий в лагерях выжил. Чудом, как он полагал. Потому что когда «красного конструктора», помещенного в одну камеру с уголовниками, его сокамерники решили «опустить», он впервые во взрослой и сознательной жизни взмолился. Отчаянно, громко, вслух. Его молитву к Богородице слышали охранники, но, разумеется, и не подумали вмешаться. А Пётр Тихий кричал, пополам со словами молитвы: «Живым не дамся, сам помру, но и с собой, кого смогу – заберу!».

Его все-таки не тронули. А благодаря вертухаям о Петре Тихом пошла слава по тюрьме. Так Пётр Тихий уверовал по-настоящему. Так он вспомнил о своих корнях. Священником по факту он стал гораздо раньше, чем его рукоположили. За все годы в лагере он и выслушивал исповеди, и грехи отпускал, и молитвы писал – от души и как помнил от отца.

После освобождения он еще два года прожил на берегах Енисея. В суровых краях, где обитали такие же, как он. А потом всё же смог вернуться, но не в Москву, она была для него под запретом – в Подмосковье. Семинария – иного пути Пётр не видел. Потом бог подарил ему жену, Анну, уроженку Коломны. Там и обосновался.

Сын Аристарх пошёл по пути отца и деда. Легко дался ему этот выбор, по велению души – как он сам считал. Но судьба приготовила и ему испытание веры и предназначения. Испытание, которое породил он сам.

Аристарх старался воспитывать детей так, как учили. Как положено. Но результат вышел прямо противоположный. Сын непослушный, дерзкий. Отец не понял, как это произошло. Тиша рос скромным и хорошим мальчиком. А потом вдруг ни с того, ни с сего…

– Не вдруг! – В исповедь отца вклинился Тихон. Пришла его очередь.

Он с какого-то момента стал стыдиться отца. И он остро хотел, чтобы у него батя был, как у Славки Ракитянского – пусть бывший комсомольский работник, зато сейчас уважаемый человек, весёлый, и, главное, всё понимает! Или уж тогда лучше, как у Ваньки Тобольцева – вовсе без отца. Правда, мамаша у Ваньки жуть полная. Именно она написала на Тихона заяву в милицию, что Тихий разбил в кровь лицо ее сыну. И ей ведь не объяснишь, что Ванька сам просил научить его давать сдачи. И тупо пропустил слева.

А Тихона никто не слушал. Потому что с учителями – огрызается. Оценки – хуже некуда, за исключением физкультуры, математики и эпизодами – физики. Хвалит его только тренер по греко-римской борьбе. А это не аргумент.