Улан Далай

– Не беда. У меня тут вся мужская труппа драмтеатра строем ходит. Домбра у кого-нибудь найдется. Зал в клубе большой. Микрофон есть.

– Да я со сцены никогда не исполнял, – попытался отказаться Баатр.

– Многое каждому из нас доводится делать в первый раз. Думаете, артисты наши когда-нибудь шашками махали? А теперь вот приходится. У вас полдня, чтобы к сцене приноровиться, а вечером соберем лучших бойцов, для них и исполните. Им это будет награда за успехи и соблюдение воинской дисциплины.

Какое мастерство убеждения! Может, и он, Чагдар, когда-нибудь так научится?

Явившемуся по зову адъютанту поручили показать Баатру сцену, а Очира оформить при штабе инструктором по конно-сабельному делу. Когда же Чагдар остался с Хомутниковым один на один, вся бодрость замкома куда-то испарилась. Из гримерных зеркал на Чагдара смотрел уставший, озабоченный человек.

– Фух, на фронте легче, честное слово! Замучился я тут интриги расплетать. Начальство жалуется наверх – не понимают рядовые русского языка. А зачем тридцать калмыков – командиров и политработников – в распоряжение округа услали? Да понятно зачем. Чтобы мы тут власть в свои руки не взяли. Комдив – полковник, и я полковник. Только у меня авторитета больше. Так что обстановочка у нас тут… – Хомутников потер щеки. – Потому рад, что ты прибыл, есть хоть кому душу открыть, чтобы не взорваться.

– Здóрово вы про клятву придумали, – вставил в паузу Чагдар.

Хомутников дернулся, как будто кто-то уколол его в спину.

– И думаешь, начальство оценило? Черта лысого! Я просил Липкина в клятве упомянуть и про Стеньку Разина, и про Пугачева, ну и Гражданскую, конечно. А по Гражданской кто из калмыков известен? Городовиков да я.

Еще Кануков, подумал Чагдар, но вслух не сказал.

– А военком наш прочитал, велел наши с Городовиковым имена зачеркнуть, иначе, говорит, нас за такое творчество могут побить. А потом вызвал Липкина и спрашивает: «Вы чего спелись с калмыками?» Вот такая у нас тут дружба народов, – Хомутников схватил со стола пепельницу и принялся выбивать потухшую трубку.

– А клятва нужна обязательно, – убежденно произнес Чагдар.

– Да в том-то и дело! И чтоб выучили наизусть! Мы разделили, конечно, народ по полка́м, так чтобы межулусной грызни внутри не случилось: сарпинские – отдельно, малодербетские – отдельно, астраханские – в третий полк. А в командирах донские в основном оказались, потому что у них боевой опыт и два языка. Ну, и сам понимаешь… Вот на русских командиров в итоге и поменяли, а бузавов услали в распоряжение округа.

Хомутников замолчал, попыхивая трубкой. Чагдару тоже нечего было сказать, он только старался не раскашляться – комнату основательно затянуло табачным дымом.

– В каждом полку по триста малограмотных пастухов и чабанов, они знают только про баранов, – опять заговорил Хомутников. – С одной стороны. А с другой – плясуны из театра. Эрдниев, танцор, молодой, но заслуженный, орден Ленина до войны получил. Ходит ханом, командиру подчиняться не хочет и других настраивает. Поэтому прошу: будешь как корреспондент посещать подразделения, сигнализируй, где какие бури назревают, чтобы можно было упреждающе потушить.

– Понял, Василий Алексеевич.

– Сейчас я Липкину записочку черкну, он тебя представит в редакции, оформит и на довольствие поставит. Всё, можешь идти. Мне пора по полка́м, проверять, все ли конники могут лошадь перековать. Скоро Ока Иванович Городовиков к нам с инспекцией прибудет, а перековка – его любимая тема. Нельзя опозориться.

Липкин встретил Чагдара сердечно, как хорошего знакомого, хотя их общение в 1940 году и было поверхностным. А когда узнал про назначенное на вечер исполнение «Джангра», тут же включился в поиски домбры и калмыцкой шапки с красной кистью: Баатр не хотел петь эпос в кепке.

Отец упрочил свою славу несговорчивого, отказавшись петь, сидя на стуле. Но если бы исполнитель уселся на колени прямо на сцене, зрители в задних рядах его бы не увидели. Тогда Липкин велел притащить из канцелярии крепкий дубовый стол и покрыть его шырдыками.

– Прямо как постамент для бурхана, – пошутил Семен.

Баатр шутку не оценил. От микрофона сначала шарахнулся. Но на триста человек без микрофона звук не вытянуть, да и домбра – тихий инструмент, рассчитана только на кибитку. Чагдар с Липкиным убеждали джангарчи с двух сторон. Убедили. Баатр стал пробовать с микрофоном. На зачине, который исполнялся горлом, мощность звука испугала его самого.

Тут в зал ворвался высокий, властный человек с петлицами военного комиссара, неотразимый, как актер Столяров в фильме «Аэроград».

– Это что за волчий вой?

– Репетиция, товарищ военком! – отрапортовал Липкин.

– Кто позволил?

– По распоряжению замкома товарища Хомутникова!

– Почему без согласования со мной?