Улан Далай

– Не стоит, – отказался доктор. – Я все равно казахский не понимаю.

– Я на калмыцком исполняю.

– Тем более. Вызов мы пришлем. Клавочка, – обратился он к медсестре, – запишите адрес.

Из больницы вышли еще до полудня. Город вокруг был прекрасен и величествен. А какие горы! Если в Узун-Агаче каменная гряда Алатау занимала горизонт, то здесь серебряные вершины нависали прямо над улицами. Перед ними прослойкой – беспорядочные груды расколотых скал. Ниже – строгие и темные еловые леса на изрезанных горных извивах, а подбоем – округлые холмы, засаженные яблонями, грушами и урюком, сейчас едва серевшими на фоне легкого снега. А сам город весь утыкан пирамидальными тополями, такими же, как в Узун-Агаче. Но на фоне двух- и трехэтажных ярко окрашенных желтых и зеленых зданий смотрелись они гораздо внушительнее. Дороги в городе были гладкие, асфальтированные, хоть вальс танцуй, арыки чистые, обложенные плоскими каменными плитами, – не город, мечта!

Дед и внук потихоньку пошли по прямой, как струна, улице к выезду из города, в надежде поймать попутку у Головного арыка. Там многие водители останавливались: набрать воды, перекусить перед долгой дорогой. Наученный горьким опытом, Санька подходил не к каждому – выбирал казахов. Наконец нашел машину, привозившую из колхоза имени Джамбула на сыромятный завод овечьи шкуры. Высадил их джамбулец прямо у дома. Тетя Алта и девочки страшно удивились, что Санька с дедом вернулись так быстро. Пришлось объяснить, что да как. Девчонки не смогли скрыть огорчения: они тоже думали, что операцию сделают сразу. Но все равно Санька был очень доволен поездкой. Про себя он твердо решил, что поступать в институт поедет именно в Алма-Ату. Детская мечта стать полярным летчиком была давно похоронена: спецпоселенцам путь в авиацию закрыт. Равно как и на железную дорогу.

Утром Санька как ни в чем не бывало отправился в школу. Из дома он всегда уходил рано, отдельно от Ани. За полчаса до звонка Санька уже сидел за своей партой, читал и не слышал, как открылась дверь в класс.

– Чолункин! – в дверях стояла школьная секретарша в своем неизменном сером сарафане.

– Да, Марьмихална! – с готовностью поднялся с места Санька. – Перенести чего?

– Директор тебя вызывает, – опустив глаза, сообщила секретарша.

Под ложечкой противно засосало, во рту стало жарко. За два с половиной года учебы директор никогда не вызывал его в свой кабинет. Успевал Санька хорошо, вел себя тоже. В отличие от боровлянской школы, в Узун-Агаче никто его не цеплял, не дразнился. В школе учились и казахи, и немцы, и чеченцы, но ребята и не думали разделяться по национальному признаку. Сам директор был из поволжских немцев, строгий, но не злой. Зачем бы ему понадобился Санька, да еще так рано?

– Там этот… из комендатуры пришел, – прошептала Саньке на ухо Марья Михайловна.

Санька попытался сглотнуть, но не смог. Неужели кто-то донес? Может быть, увидели их вчера, когда они еще затемно выбирались из села…

– Привела, Иоганн Давидович! – сообщила секретарша, заглядывая в дверь директорского кабинета.

Санька шагнул внутрь. За директорским столом под портретом Сталина сидел капитан Ломов. Ежик на его круглой голове напоминал подводную мину: волосы были редкие, но торчали во все стороны. Сам директор, сухопарый и прямой, скромно сидел сбоку.

– Ну, здравствуй! – не обращаясь по имени, произнес капитан Ломов.

– Здравствуйте, – негромко приветствовал взрослых Санька.

– Вот тут ваш директор сейчас рассказывал мне, какой ты молодец. И отличник, и спортсмен, и активный комсомолец. Всё так?

– Ну, не знаю, – растерялся Санька. – Иоганну Давидовичу виднее…

– А вот скажи, честный комсомолец, где ты был вчера?

Знает, понял Санька, отпираться бессмысленно. Но и признаваться вот так сразу не следовало. Санька промолчал. Смотреть прямо на капитана он не мог. Он смотрел выше, на портрет Сталина. Вождь по-отечески ему улыбался.

– Хорошо, честный комсомолец. Я тебе скажу. Вчера, нарушив режим, ты выезжал в столицу Республики Казахстан. Так?

– Так, – убитым голосом подтвердил Санька.

– А что ты сообщил классному руководителю по поводу своего отсутствия на уроках?

Санька молчал, не отводя взгляда от улыбавшихся глаз на портрете.

– То есть ты соврал, – нажимал капитан Ломов. – А разве лгуны имеют право быть комсомольцами?

Санька и теперь не ответил. Да, он соврал. Но это была ложь во спасение. Он, Санька, не нанес никакого вреда ни Родине, ни партии, ни народу. И товарищ Сталин это понимал.

– Не имеют, – ответил за него капитан Ломов. Поднялся с места, шагнул к Саньке и схватился за отворот куртки, на котором был прикручен комсомольский значок. – Снимай! – приказал он.

От Ломова пахло, как от открытой загнивающей раны, – сладкой гнилью, от которой к горлу поднималась рвота. Всем телом Санька отпрянул назад и упал, потеряв равновесие. Ломов рухнул прямо на него, они сшиблись лбами, у Саньки в глазах вспыхнули звезды… Последнее, что увидел, был улыбающийся товарищ Сталин. А дальше Санька ничего не помнил.

Глава 25 6 марта 1953 года