Улан Далай

А вообще, кто только в Алма-Ате не живет! Русские, белорусы, украинцы, евреи, поляки, корейцы, ну и казахи, конечно. Настоящий интернационал. И горстка калмыцкой молодежи есть – из сосланных. С ними Санька видится по воскресеньям. Собираются у кого-нибудь на квартире, калмыцкие песни потихоньку поют. Эх, если бы деда перевезти сюда, в Алма-Ату! Нашел бы своих слушателей – не тосковал бы так по родине…

– Эй, робя, шабаш, закончили! – скомандовал Старшой.

Санька взглянул на часы. Без пятнадцати три. Быстро сегодня управились. До семи, когда откроется касса, есть время поспать. В восемь в институте начинаются лекции. Первой парой – политэкономия.

В семь десять Старшой вручил Саньке его долю. В семь двадцать, съев пирожок с картошкой и глотнув жидкого чая в станционном буфете, Санька уже бежал по проспекту Сталина в институт. В семь пятьдесят он сидел в лекционной аудитории бывшей мужской гимназии на бывшей улице Губернаторской бывшего города Верный на последнем ряду, упираясь ладонью в лоб, а локтем – в стол, с закрытыми глазами над открытой тетрадью, изображая сосредоточенную задумчивость.

– Спишь? – Данила Апанасов, темноволосый крепыш с яркими, как разведенный водой медный купорос, зелено-голубыми глазами, казался не на шутку взбудораженным.

– Угу, – кивнул Санька.

– Щас в момент проснешься! – пообещал Данила, огляделся и полез во внутренний карман куртки. Достал пачку картонок с обтрепанными краями, перетянутую бельевой резинкой, и под столом передал Саньке.

– На, смотри. Только не спались!

Но тут прозвенел звонок, вошел лектор, и Санька запихнул пачку в карман штанов.

Слушать лекции тощего, согнутого кочергой Ицхака Львовича, всегда в лоснящемся черном пиджаке и коротких брючках, всегда смурного, было тяжелым испытанием. Сейчас же он казался совсем потерянным. Долго раскладывал на кафедре листочки, прилаживал на лысине остатки смоляных с проседью волос, потом шумно высморкался и оглядел поверх очков аудиторию.

– Сегодняшнее занятие посвящено новому гениальному произведению товарища Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». Великий мыслитель современности прозорливо обосновывает возможность построения социализма в отдельно взятой стране даже… – Ицхак Львович поднял вверх подрагивающий палец, – даже в условиях враждебного окружения.

Санька застрочил в тетрадке. Данила пихнул его локтем:

– Потом у девок конспект возьмем. Смотри лучше!

Санька на ощупь достал пачку, снял резинку. Скосил взгляд – и его жаром обдало, словно махнули в бане горячим веником. Это были фотокарточки с обнаженными девушками, судя по надписям – немецкие. На самой верхней светловолосая фрейлен сидела на увитых цветами веревочных качелях в чем мать родила с букетом роз между ног. Внизу подпись латиницей: Флора. На другой девица в чулочках и шляпке с вуалью опиралась обнаженным бедром о капот узкомордой машины. Звали девицу Сабиной. А на третьей… Эльза! Лежа на диване, сняв все, кроме остроносых белых туфелек, она блаженно улыбалась, любуясь длинной ниткой жемчуга, зажатой в руке. Девушка на фотке была невероятно похожа лицом на его Эльзу. А может, и телом… Ведь дальше быстрых поцелуев в темноте за сараями у них не дошло. Он только-только собирался купить для нее пудру «Кармен», а тут…

– Товарно-денежные отношения при социализме неизбежны и потому допустимы. Но при движении к коммунизму происходит их диалектическое снятие и переход на прямой продуктообмен, учит нас вождь, – голос лектора был слышен как сквозь вату.

– Пробирает? – задышал ему в ухо Данила. – Хороши кралечки, а?

– Откуда у тебя? – только и смог спросить Санька.

– У бати нашел. Военный трофей.

– Нам надлежит добиться существенного роста культурного уровня советских людей… – Ицхак Львович снова поднял дрожащий палец.

Закончить он не успел. Дверь распахнулась, и в аудиторию без стука ворвалась Лидочка, секретарь деканата. В руке у нее была зажата бумага. Всегда живое выражение словно вдруг стерли с ее лица, оставив лишь побелевшие губы и огромные застывшие глаза. Ицхак Львович выскочил из-за кафедры.

– Что, Лидочка, что с вами?

– Умер, – прошептала Лидочка и зарыдала в голос. – Как же нам теперь жить-то?!

Ицхак Львович осторожно потянул у нее из рук бумагу, поднес к самому носу… Аудитория замерла. И Санька тоже замер с веером скабрезных фотокарточек в руке. Наконец Ицхак Львович поднял голову и распрямил спину, что казалось совершенно невозможным при его сутулости.

– Сталин умер! – торжественно провозгласил он, достал из кармана носовой платок и словно протрубил отбой.

Девчонки разом завыли, парни сжали челюсти, и только голышки на фотокарточках продолжали улыбаться как ни в чем не бывало и выставляли свои наглые сиськи. У Саньки скрутило живот. Он сунул пачку Даниле и, не спрашивая разрешения у лектора, пулей вылетел из аудитории. Бежал по коридору в туалет и из всех дверей слышал стенания и рыдания.