Улан Далай

И Санька уже совсем другими глазами смотрел на выжженную степь, на немногочисленные дома в котловине, в окнах которых теплились вечерние огни. И вроде бы жара отступила. И дед был необыкновенно оживлен, и хватило ему голоса исполнить несколько песен, и тут же подтянулись из окрестных вагончиков люди, слушали, плакали, смеялись и пританцовывали…

Когда над Ергенинской возвышенностью показалась узкая полоска рассвета, Володя засобирался к себе. Жил он пока в общежитии. На прощание посоветовал Саньке:

– Ты не спеши в район ехать. Сейчас все равно каникулы. А я с нашими донскими переговорю, может, что поинтереснее для тебя найду. Мы, бузавы, теперь у руля! Кто в Сибири поднялся? Кто русский язык знал. А кто русский лучше всех знал? Бузавы!

Старший брат сдержал обещание. Через два дня на пороге вагончика появился человек в светло-сером костюме и фетровой шляпе, несмотря на жару. Внешности был славянской, цвет глаз сливался с костюмом. Вызвал Саньку, внимательно осмотрел с головы до ног, словно проверяя, не прилипло ли к нему чего, и пригласил прийти на следующий день в Дом правительства, в кабинет номер такой-то в девять утра. Санька хотел спросить: а к кому? Но не спросил. Решил, что узнает у брата, но Володя, как оказалось, уехал в командировку в Астрахань.

Без пяти минут девять Санька стоял на вахте Дома правительства, объясняя дежурному, куда и во сколько ему назначено. Никакой таблички на пахнувшей свежим лаком сосновой двери не было. Санька выдохнул волнение и постучал.

– Войдите! – пригласил мягкий, но властный баритон.

Санька потянул на себя дверь и оказался в кабинете размером с их вагончик, но с большим окном. Неумолимые солнечные лучи пробирались через микроскопические дырочки в плотной темной занавеске, ореолом окружая голову сидящего спиной к окну человека. Человек поднялся и через стол протянул Саньке руку:

– Здравствуйте! Зовите меня Иван Иванович!

– Здравствуйте! – Санька пожал протянутую руку; ладонь была сухая и твердая. – Александр Чолункин по вашему вызову…

– Приглашению, – поправил Саньку Иван Иванович.

– По вашему приглашению.

– Присаживайтесь! – указал Иван Иванович на жесткий стул с черным коленкоровым сиденьем, стоявший почти посередине комнаты, а сам шагнул вбок, к огромному несгораемому шкафу, в личинке которого торчал ключ.

Над шкафом в золоченой раме висел портрет Генерального секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева, главного разоблачителя сталинского культа. Мягкий полурасплывшийся овал, оттопыренные уши, утиный нос, и две выпуклые родинки. У Саньки вдруг необъяснимо заныло под ложечкой. Почему-то вспомнился улыбающийся портрет Сталина в кабинете директора школы, и Санька не мог объяснить себе, отчего на него накатила такая тревога.

Иван Иванович вернулся к столу с тоненькой серо-коричневой папочкой. Неспешно уселся на место, включил настольную лампу, принялся распутывать завязки. Санька не знал, куда девать руки. Сначала сцепил на животе, потом подсунул под себя, потом положил на колени… Ладони были горячие и жгли сквозь брюки.

Наконец папка была развязана и тонкий машинописный лист извлечен на свет лампы. Иван Иванович откинулся на стуле и, склонив голову набок, спросил:

– Могу я вас называть просто Сашей?

– Конечно, – кивнул Санька.

– Скажите, Саша, у вас есть мечта?

Санька потерял дар речи. Он поколебался, но все-таки решился:

– Хочу стать летчиком.

– Летчиком? Отлично! То есть хотите служить Родине?

– Да!

– Похвально. Знаю, что здоровье у вас в норме. Медкомиссию в Алма-Ате вы успешно прошли.

Санькино сердце забилось от радости. Неужели?.. Неужели его направят в летную школу? Да, Володя говорил, что в Элисте будут строить аэропорт и, конечно, летчики понадобятся. Пока он будет учиться, и взлетную полосу сделают.

– Вы готовы стать военным?

Военным? Об этом калмыцкий спецпереселенец и мечтать не мог.

– Да!

– Вы – то, что мы ищем и кропотливо собираем по всей стране. Нам нужны смелые и честные люди. С холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками.

Санька вздрогнул. Это слова Дзержинского. Неужели…

– Мы победили немецкий фашизм, но по стране скрывается еще много недобитков, сотрудничавших с оккупантами. Составлявших расстрельные списки коммунистов и активистов. Предававших казни партизан.

Комитетчик сделал многозначительную паузу. Санька молчал. На языке появился вкус железа, словно нож лизнул.

– Есть такие и среди калмыков. До сих пор где-то скрывается человек, выдавший гитлеровцам вашу мать…

Санька вцепился ладонями в боковины сиденья. День Победы, ночь у гроба отца, дедово предостережение про переменчивость судьбы… Вот оно. Ему предлагают сделать месть главным содержанием жизни.

– Как вы, наверное, знаете, сейчас полностью обновляется служба государственной безопасности. Мы решительно избавляемся от тех, кто опорочил нас, кто замарал руки репрессиями…

Да, Лаврентия Павловича расстреляли еще в 1953-м и вместе с ним еще шесть человек. Но ведь не за репрессии, а за измену Родине, совершение терактов, участие в антисоветском групповом заговоре.