Улан Далай

Снова лезть в подпотолочную духоту мочи не было. Санька вышел из вагончика и сел на ступеньку. Полная луна сверкала на небе, как начищенное до блеска медное блюдо, желтила серые хохолки ковыля в безбрежном степном море. Ленивый воздух, густо настоянный на полыни, не шевелился. Хрум-хрум-хрум – где-то совсем рядом паслись лошади. Что они там находят? Жестокое солнце выжгло траву под корень. Будто на землю огненный дракон подышал, сказал вчера дед.

Санька видел – дед тоже растерялся. Родина вспоминалась в годы ссылки как ласковая мать, а встретила их как злая мачеха – песчаной бурей. Глаз было не открыть. Мутно-желтая пыль, мелкая, как мука, забивалась в складки век, лезла в нос и горло.

– Что же это за место? – тихим шепотом восклицала Надя, пока дед не слышал. – Ни одного дерева! Ни метра асфальта! Город весь в руинах, как будто немцы только что ушли. Жить негде. Работать негде. Помыться негде. Ради чего мы сюда приехали?

Саньке нечего было возразить. Ему и самому снились заросли дикой малины, сиреневые хохлатки ирисов и бордовые стебли кислицы, кипень диких яблонь в предгорьях, созревающие бархатные абрикосы. Снилась Алма-Ата – самый красивый город на земле: старинные резные теремки и новые многоэтажки, тенистые парки, прохладные арыки, сахарные горы. Снились даже запахи – роскошных алма-атинских роз и кондитерской фабрики «Айта».

Саньке, да нет, уже не Саньке, а Александру Чагдаровичу, после окончания института повезло – Узун-Агачская школа сделала на него запрос, и он вернулся в село учителем русского языка и литературы. Со спецучета сняли в 1955-м и выписали чистый паспорт. В партию предложили вступить. Жилье дали – большую комнату при школе. Он забрал к себе деда и сделал вызов сестре. Развернул плечи, почувствовал себя полноправным гражданином великой страны. Когда в марте прошлого года объявили, что калмыкам разрешено вернуться на родину, в Узун-Агач приехали земляки из Алма-Аты, и директор, добрейший Иоганн Давидович, разрешил им занять актовый зал – всю ночь они пели и плясали калмыцкие танцы под дедову домбру.

Несколько человек рванули в Калмыкию тогда же очертя голову, словно боялись, что Москва передумает и заберет свое слово обратно. Но Санька не мог подвести директора и педагогический коллектив, должен был соблюсти партийную дисциплину и все формальности. А в мае на него из Калмыкии пришел вызов – дядя Мацак, к тому времени уже переехавший на родину, постарался.

Получили подъемные. Собирались недолго, расставались тяжело. Даже сосед дядя Петер пустил слезу. И Эльза, теперь уже дородная мать двоих детей, тоже всплакнула. Неловко было Саньке перед немцами выказывать радость – им никакие переезды не светили. Нехитрый домашний скарб раздали – на память. Два узла, фанерный чемодан и домбра – вот и вся поклажа. Еще чайник с собой взяли, по настоянию деда.

Ехали в плацкарте поезда Алма-Ата – Москва до Саратова. Дед не переставал удивляться накрахмаленному белью, стаканам в железных подстаканниках, занавескам на окнах, туалетам и скорости движения, которая Саньке казалась медленной, а деду – быстрой, особенно при посещении сортира – «мотает, как необъезженный жеребец».

От Саратова до Сталинграда добирались хоть и на сидячих местах, но всего за одну ночь. Город готовился принимать гостей Всемирного фестиваля молодежи и студентов, спешно красил вокзал, наскоро чинил дороги, высаживал цветы и мыл стекла. После Алма-Аты Сталинград, только-только начинавший отстраиваться, совсем не впечатлил. А вот Волга на рассвете – ее текучая мощь, раздольная ширь, бликующая под ветерком веселая рябь, снующие туда-сюда суетливые лодки, неторопливые толстобокие баржи, гордые белоснежные теплоходы – так заворожили и Саньку, и деда, и Надю, что они чуть не прозевали время отправления автобуса в Элисту.

Автобус был полон калмыков, но ни одного знакомого! Санька скользил взглядом по лицам. В Алма-Ате все калмыки знали друг друга, а тут ощущение было такое, будто ты оказался в привычном лесу и не узнаешь ни одного дерева. Но оторопь быстро прошла: попутчики стали расспрашивать, кто они и откуда, объяснять, куда обратиться по приезде, и наперебой приглашали переночевать, если горсовет не сразу выделит жилье.

В Элисте дед вышел из автобуса с большим трудом – ноги не держали: 300 километров по жаре и бездорожью чуть не уморили старика. Мужчины помогли Саньке отвести его под навес, Надя омыла ему лицо и руки. Зато в горсовете их приняли без очереди и тут же выделили вагончик. Но не успели они дойти до места, как поднялся ветер и началась пыльная буря, бушевавшая три дня…