Улан Далай

В груди молоточком стучала безотчетная тревога: не случилось ли чего с семьей, вдруг напали на них в дороге, а им и отбиваться нечем, кроме кнута. Когда наконец рассмотрел вдали пылившую повозку, расслабился. Поспешил открыть ворота, но не хотел огорошивать родных прямо с порога. Да и выглядели они уставшими и расстроенными. Дордже сразу ушел в дом, забрался на печь и затих. Булгун занырнула в кибитку, сменила одежду на домашнюю и заторопилась с подойником к корове. Отец присел на базу у холодного очага, опираясь на завернутую в кошму домбру, и замер в задумчивости.

– Какие новости? – осторожно спросил Чагдар старшего брата, помогая ему распрягать лошадь.

– Воет народ, – проронил сквозь зубы Очир. – Поманили большевички землей, а теперь отбирают обратно. Всех поголовно батраками сделать хотят.

– Ну, коллективизация – необходимая мера, – уверенно возразил Чагдар, – иначе города без продовольствия останутся. Видел бы ты, что в Ленинграде по весне творилось. На рынке цены задрали до небес. Сознательности-то у крестьян никакой. Хочу – продаю зерно по спекулятивным ценам, хочу – в земле сгною.

– Пóтом и кровью урожай достается, что ж его за так отдавать? Только-только мясо на кости нарастили, и нате вам… Сколько можно станицы грабить? Говорят: колхоз – дело добровольное, а скот уводят в общее стадо насильно!

Крыть Чагдару было нечем. Он решил сменить тему разговора, никак не решаясь заговорить об убитых.

– А Дордже чего такой смурной?

– Могилу бакши Борманжинова в Денисовской разрыли. Золото, видно, искали. Понятно, что пришлые. Местные-то знают, каким он был противником роскоши. Осквернили место. Останки пришлось перенести на общее кладбище. Там хоть сторож есть с берданкой.

– У меня тоже новости, – Чагдар наконец решился. – Жеребчика сегодня хотели увести.

Очир кинул в телегу сбрую, которую держал в руках, бросился к навесу, стал оглядывать жеребчика. Глаза его сузились, желваки заходили.

– Кто? – коротко спросил он.

– За базом лежат, – так же коротко ответил Чагдар. – Двое было.

– Молодец, – одобрил Очир. – Не забыл выучку. Что с трупами делать будем?

– В Зимовники свезем, в милицию сдадим. Пусть разбираются.

– А как докажешь, что они виноватые?

– Они до сих пор обрезы в руках сжимают.

– Нет, не так. Хоть ты у советской власти и в доверии, но лучше привезти милиционера сюда. Чтобы сам все увидел, – решил Очир. – Да и телегу марать не хочется.

– Хорошо, – кивнул Чагдар. – Отцу ты… вы сами скажете?

Когда Чагдар говорил по-русски, его все время подмывало обращаться к старшему брату на «ты». И каждый раз, когда нужно было «выкать», Чагдар делал над собой усилие или переходил на калмыцкий, где это звучало естественно.

– Завтра с утра всем скажу. А ночь мы с тобой напополам откараулим.

Ночь прошла спокойно, хоть Чагдару все время казалось, что за базом кто-то ходит. Он до рези в глазах всматривался в густоту августовской ночи, до судороги сжимая в руке револьвер. А чуть забрезжил рассвет, запряг кобылу и направился в Зимовники, в районный отдел милиции.

Дежурный милиционер спал за конторским столом, угнездив голову на ворохе бумаг. В розовой лысине отражалось солнце, венчик белобрысых волос вокруг макушки сиял короной. Кисть правой руки, на которой было наколото восходящее синее солнце, сжимала в пальцах химический карандаш. Чагдар нарочито громко хлопнул дверью. Милиционер дернулся, захлопал сонными глазами, поспешно нахлобучил форменную фуражку с кокардой, где серп и молот тоже купались в лучах восходящего солнца, только красно-золотых.

– Я с заявлением о нападении, – строго сказал Чагдар.

Белобрысый окинул его взглядом, оценил гимнастерку, галифе, ремень и сапоги.

– Грамотный? – поинтересовался милиционер.

– Высшее образование имею, – гордо отозвался Чагдар. – Только что окончил Ленинградский институт живых восточных языков.

Милиционер выпучил выцветшие, словно старое стекло, глаза, потом хохотнул.

– А что, бывают языки мертвые?

– Конечно. Латынь, например, старомонгольский…

– Ладно, – прервал белобрысый. – Мне этим голову морочить не надо. Бери бумагу и пиши: место нападения, обстоятельства, есть ли жертвы.

– Два трупа, – как можно будничнее обронил Чагдар. – Вот из этого нагана. – И выложил на стол оружие именной планкой вверх.

Белобрысый с осторожным интересом подтянул к себе ствол.

– «Тов. Уланову от правительства МНР», – прочитал он. – Мэенэр – это где?

– Монголия это. Был направлен туда советским правительством с секретной миссией.

– Вон оно че, – пробормотал милиционер и с уважительным кивком вернул наган Чагдару. – Вы извините, что я не сразу в вас героя революции распознал. Среди здешних калмыков в основном бывшие контрики попадаются, возвращенцы. И где же на вас напали?

– На хуторе Васильевском.

– Васильевском? – озадаченно переспросил белобрысый. – Он же нежилой вроде.

– Отец с братом у меня там, – неохотно пояснил Чагдар.

– Это как же? – озадачился белобрысый. – Единолично живут, что ли? Это и опасно, и против линии партии… Вы же, поди, партиец?