Улан Далай

С той поры по ночам Чагдар о такой жене и мечтал: небольшая грудь, округлые бедра, прямые стройные ноги. Но плоть у него набухала, когда он представлял пышную и развратную гетеру Фрину с картины Семирадского, бесстыдно раздевшуюся при всем народе. Чем-то напоминала она разбитную и безудержную анархистку Марусю, теперь уже покойную: груди, что две дыни, бедра колесом, и ноги длинные, как у лошади. Вообще-то калмыки грудастых не одобряют. И ноги у женщины должны быть короткие и крепкие. Калмыцкие женщины даже спят в шапке и сапогах: большой срам, если кто-нибудь из родственников-мужчин увидит их макушки или пальцы ног. И хотя первый общекалмыцкий съезд Советов еще в 1920 году постановил, чтобы девушки сняли камзолы, стягивающие грудную клетку и доводящие их до туберкулеза, он, Чагдар, лично не видел ни одной, решившейся на такую вольность. Тут же вспомнился скепсис Грум-Гржимайло о возможности быстрого прогресса у азиатов. Не в первый раз вспомнился.

После первого курса Чагдар приехал на каникулы домой. От хутора за версту пахло фруктами. На больших фанерных щитах вялились нарезанные яблоки и груши, прикрытые марлей от назойливых мух. Очир развернул хозяйство на широкую ногу. На ярмарке в Великокняжеской продал свой костюм, пальто и часы и, добавив привезенные Чагдаром червонцы, купил лошадь, корову и десяток кур с петухом. Прочесав опустевший хутор вдоль и поперек, собрал кое-какой инвентарь, отладил рассохшуюся телегу, подлатал сбрую. По осени перекопал приствольные круги в заброшенных садах, подрезал на немецкий манер все деревья – одной высоты и не больше трех основных веток, – не яблони, а солдаты на параде. С весны поливал отстоянной в бочках теплой водой, и к августу ветви ломились от плодов, требуя подпорок. А под деревьями Очир додумался посадить тыквы, протягивая плети по стволу на нижние ветки яблонь.

Очир объяснил, что власть в первую очередь нацелена на изъятие зерна, сухофрукты ее особо не интересуют. Политика же теперь такая, что можно продавать сушеные яблоки, груши, сливы и вяленую тыкву на станции, а муку покупать, сколько требуется. Хитро придумал Очир, изобретательно. Правда, был в этой изобретательности какой-то изъян несправедливости: не сеем, не пашем, а живем хорошо. Но старшие братья в калмыцких семьях со стороны младших критике не подлежат. И Чагдар оставил свое мнение при себе. В конце концов, Очир делает это ради семьи.

Отец расправил плечи, наел щеки, снова брался вечерами за домбру. Снова пел «Джангр». Только вот слушателей у него теперь не было. Обезлюдел их хутор. Бесследно исчезли и соседние: люди повымерли или разбежались, жилые дома растащили пришлые, а комбедовцы разобрали хурулы, больницы и школы и увезли в свои коммуны. В окрестных станицах: Денисовской, Иловайской, Кутейниковской – калмыки еще оставались, но в основном безлошадные. Куда по зиме отправишься пешком? Волков в голодные годы развелось видимо-невидимо. А в 1924-м есть им стало нечего, залютовали звери.

Непривычно отцу жить вдали от всех. Нет людей – не для кого исполнять сказания, не перед кем похвастаться, какой ухватистый у него старший сын, какой ученый средний, какой набожный младший.

Уже тогда, в 1924-м, между Чагдаром и Очиром наметилось какое-то отчуждение. Чагдару казалось, что Очир ревнует его к его судьбе.

На очередные каникулы Чагдар домой не поехал: Владимирцов взял его с собой на все лето в монгольскую этнографическую экспедицию. И на следующее лето тоже.

А на последнем году учебы Чагдар заболел. Докторица из амбулатории предупреждала всех студентов-степняков: смена климата на сырой питерский для них губительна. Велела пить хлористый кальций и рыбий жир. Но кальций горько-соленый, а рыбий жир нестерпимо вонял тухлятиной. Чагдар, помучившись с месяц, бросил это дело. Болел время от времени простудами, особенно сильно осенью. Заработал бронхит. Перестал курить. За каникулы восстанавливался в сухой и жаркой Монголии. Но туберкулез все-таки настиг его, уложил в больницу. Владимирцов выхлопотал ему путевку в крымский санаторий. Подлечили. Вернулся в Ленинград. Доучился. Владимирцов хотел оставить его при себе ассистентом, но хрипы и кашель снова одолели.

Написал письмо Канукову, занявшему с прошлого года должность представителя Калмыцкой области при президиуме Всероссийского центрального исполнительного комитета. Тот велел ему ехать не в Элисту, куда перенесли теперь столицу Калмыкии, а возвращаться домой, на хутор, и ждать его указаний. Чагдар понял, что Харти Бадиевич по-прежнему хочет удержать, укрепить донских калмыков в Сальских степях.