Улан Далай

Чагдар почувствовал некоторое облегчение, но при этом и большое разочарование. С семнадцати лет он все время был в движении, все время балансировал на грани жизни и смерти. А теперь должен сидеть сиднем и учить астраханских калмыков русским буквам?!

– Сегодня главная задача – просвещение, – глядя Чагдару прямо в глаза, сказал Степанов. – И овладение русским языком для калмыков – первый шаг к прогрессу.

Чагдару выдали пахнувший типографской краской букварь с надписью «Долой неграмотность!», стопку серой оберточной бумаги и несколько карандашей. Кибитку установили прямо у входа на базар, где торговали всем – от скота и домашнего скарба до иголок и ниток. Любопытные то и дело заглядывали внутрь, дивились, что на месте очага стоит большой деревянный стол и две лавки, а вместо свитков с бурханами висят портреты Ленина и Троцкого.

Каждому посетителю Чагдар терпеливо объяснял, чем он тут занимается, но не все понимали его донской бузавский выговор, перемежаемый русскими словами. С интересом листали букварь, разглядывая картинки, на которых были русские избы, русская одежда, русские лица, вежливо возвращали букварь Чагдару, бормотали о своей неспособности постичь такую высокую науку и старались выскользнуть из кибитки под предлогом срочного дела.

Иногда к нему обращались с просьбой написать письмо родственникам калмыцким «ясным письмом», которого Чагдар не знал, и уходили разочарованные. Некоторые просили подарить лист бумаги, и Чагдар скоро понял, что вот-вот останется без средств обучения. Тогда он спрятал остатки бумаги и решил, что будет давать лист только тому, кто согласится приходить на уроки. Но учиться русской грамоте никто не хотел.

Лишь однажды две хихикающие девушки-сестрички согласились учиться читать по-русски. Но не успели они освоить фразу «Баба не раба», как в кибитку влетел их разъяренный старший брат. Девушки тут же выпорхнули вон, а парень пригрозил Чагдару, что если тот еще хоть раз заманит сюда его сестер, то левую руку Чагдара постигнет участь правой. А народ ликвидационную кибитку вообще стал обходить стороной, мальчишки за спиной передразнивали говор Чагдара, окрестив «сухоруким бузавом».

Ему было стыдно получать зарплату в 10 рублей – ничего не наработал, – но отказаться от денег не мог: не на что было бы питаться. Чтобы заполнить время, Чагдар стал тренировать левую руку в письме. Сначала выходило криво, карандаш ломался, рвал бумагу, кисть сводило, а плечо ломило от непривычной позы. Но он поставил себе цель: писать так же красиво, как в букваре, – и день за днем копировал из книжки прописные тексты, вскоре запомнив их наизусть: «Дети труда и неволи добыли свободу. Они не будут рабами. Будут Советы – будет свобода».

Бумаги оставалось все меньше, и Чагдар стал ужимать свой почерк до еле различимого, и на одной странице умещал уже половину всего, что было написано в букваре. «Советы собрали народ, дали нам бороны, мы работали. Бороны даны не даром, мы вели роты, роты добыли Советы». Он вспоминал былые сражения: уж если что и добывали роты, то пленных, коней, фураж, трофеи, но никак не советы.

В начале августа Чагдар взял букварь, исписанные листы и пару уцелевших карандашей, закрыл дверь кибитки и направился в кабинет Степанова – признать полный провал порученного ему дела.

– Иван Романович, не принимают меня местные за учителя. Говор у меня не такой, как тут. Направьте меня в земельный или в коммунальный отдел, я уже хорошо пишу левой; письма, петиции, сводки – всё смогу, – Чагдар положил на стол образчик своего почерка.

Степанов поднес листок к глазам, прочитал, бросил на стол.

– Плохо! – оценил он.

– Как это плохо? – заспорил Чагдар. – Один в один, как в букваре.

– Нет, пишешь ты хорошо, – пояснил Степанов. – А то, что за два месяца язык свой не поправил, никуда не годится. Я вот родом из крещеных татар, а могу и на татарском, и на башкирском. А тут за год без всякого учителя калмыцкий выучил. И это при том, что тугоухий. А ты говор перенять не смог! Может, и не пытался? Может, ты донцев считаешь выше астраханцев и полагаешь за унижение говорить как тутошние?

Чагдар молча сгреб со стола букварь и листы и пошел на выход.

– Погоди! – окликнул его Степанов. – Разве я разрешил тебе уходить?

Чагдар развернулся и вытянулся в струнку.

– Извините, Иван Романович! Разрешите идти работать над говором?

– Не разрешаю, – жестко отбрил Степанов и указал на стул. – Сядь пока!

Чагдар сел на самый краешек облезлого стула.

– Свободного места в аппарате у меня нет. Но! – Степанов потряс указательным пальцем и сделал многозначительную паузу. – Ты пришел вовремя. Прислали разнарядку: отправить человека туземной национальности в Петроград, в Институт живых восточных языков. Чтобы был рабоче-крестьянского происхождения, большевик со стажем и имел заслуги перед РСФСР. Ты когда в партию вступил?

– В девятнадцатом.

– Значит: четыре года стажа! Достойная кандидатура!