Улан Далай

Чагдар почувствовал, как закипает от бешенства. Усилием воли остановил себя, с шумом выдохнул. Очир снял шляпу, взъерошил тронутые сединой волосы, лицо у него кривилось.

– Я сам тысячу раз задавался этим вопросом. И на корабле, и в Крыму, и потом в турецких лагерях. Бегство позорно для казака. Но не подчиниться старшим мы не смели. А старшие оказались подлецами и трусами.

Он втянул голову в плечи, съежился, и даже габардиновое пальто его как будто поблекло.

– Я вас, брат, поначалу и не узнал, – сменил тему Чагдар. – Одеты вы, как нэпман.

Очир горько рассмеялся.

– Все, что зарабатывал, на костюм откладывал. Без него бы меня в Чехии и за человека не считали. С моим-то диковинным лицом.

– Хорошо, выходит, платили. За такой костюм в Москве тридцать золотых червонцев, пожалуй, дали бы. Большую должность занимали?

Очир ответил не сразу.

– Батрачил на хуторе. У них там в восемнадцатом господскую землю раздали, а рук не хватало. Условия, конечно, другие. Человеческие. – Очир сглотнул. – Каждое воскресенье говядину в сливочной подливе с пампушками мне хозяйская дочка приносила… Отъелся я там после лагерного голода.

– Выходит, вам тоже поголодать пришлось?

Очир сплюнул.

– Союзнички, сволочи, держали нас после высадки как арестантов, за колючей проволокой на хлебе и воде. Черных марокканцев поставили надсмотрщиками. Изгалялись эти уроды над нашими казаками… Чуть что – грозились лошадями затоптать. А ведь и не ответишь – всё оружие с нас собрали. Зубами хотелось загрызть! Особенно когда они наших женщин…

Мужик привел в поводу тощую кобылу с просевшим крестцом.

– Ну, господа-товарищи, зараз запряжу и тронемся с богом!

Очир с сомнением посмотрел на клячу.

– Дядя, а она по дороге не сдохнет?

– Та нет, стойкая конячка. Голод пережила. И вы не дюже справные. А я пешки потрушу. Сидайте в возок, – предложил мужик, указывая на стоящую во дворе пустую телегу.

– Ты бы, дядя, хоть соломки постелил, – попросил Очир.

– Та не выросла ще та соломка… А старую из одного чавунца с конячкой зъели. А шо, отвыкли от неудобствий?

Братья сложили на дно телеги пожитки, Чагдар сел на скатанную шинель, Очир – на саквояж. Скрипя всеми колесами, подвода тронулась со двора. Хозяин повозки зашагал рядом.

В безудержно-синем небе парил сокол. Бурная весенняя зелень покрывала землю от края до края. Расстилались ковры из бледно-желтых касатиков, среди которых светились красными огоньками тюльпаны и фиолетовыми звездочками гвоздики, жирными кочками разбухала во все стороны осока, набирал колос ковыль, расползался пырей, пышными белыми папахами высился татарский хрен; и над всем этим никогда до этого не виданным Чагдаром разнотравьем порхали пестрые мотыльки и рыжие бабочки-крапивницы, басовито жужжали шмели, сновали пчелы, прямо из-под телеги то и дело вспархивали жаворонки. Степь отдыхала от плуга и скотской потравы.

– Мне все время снилась степь, – с дрожью в голосе произнес Очир. – Нету в Европе простора. Все на кусочки порезано. Душно там.

Возница натянул поводья, остановился, прислушался. Братья завертели головами.

– Чуете – байбак свистит? – прошептал мужик.

Он отпустил поводья, схватил с воза палку и крадучись двинулся вперед. Прошел несколько шагов, замер – и вдруг молниеносно лупанул дрыном по земле раз, другой, третий…

– Убил, убил! – радостно завопил мужик, поднимая за шкирку толстого пушистого зверька. – Гляньте, жирный-то какой! Зараз потрошить надо, а то мясо сгорит.

Достал из-за голенища нож и, растянув на земле тушку, принялся за дело.

– От привалило мне севодни, от привалило! – приговаривал мужик, выуживая из сурочьего брюха внутренности. – Ворочусь, жир сыму, пущай жинка потушит. Кропивы вокруг не видать, господа-товарищи? Кропивы бы надо в брюхо набить, а то пока до Васильевского дошкандыбаем, пока обратно доскóчу…

Положил потрошенного зверька в телегу, прикрыл травой, обтер руки, схватил поводья.

– Но, мертвая! – подстегнул кобылку. – Тяни шибче! Недосуг нам!

Коняга покорно затрусила. Мужик, схватившись за оглоблю, почти бежал рядом.

Через час подъехали к родному хутору. Окруженные высокой весенней крапивой, тут и там белели… печки. На оголенных печных трубах сидели в гнездах аисты. Саманные землянки зияли оконными прорехами. Отцветали заброшенные сады, роняя поверх густого травяного покрова ворохи опадающих лепестков. Уличные ухабы сгладились и заросли подорожником. Понять местоположение хуторской площади можно было только по кучерявому карагачу, воспрянувшему в отсутствие людей и коней.

Возница оглянулся на своих седоков.

– Говорили ж вам: пустое место. Срубы повывозили. Жили вы, што ль, тут когда?

– Жили, – ответил Очир.

– Родное попелище хотите побачить? Куды править-то?

– До того дерева и вниз налево, – Чагдар не узнал своего голоса.

Кляча притомилась и едва плелась. Чагдар не утерпел – схватил шинель и спрыгнул с телеги, побежал напрямик через сады. Крапива больно жалила руки, хлестала по ногам… Но из-за бугра почувствовал легкий запах дыма. Это был дым надежды.