Улан Далай

Перед наступлением темноты проводник велел закрыть все окна – грабители обычно нападали на поезда ночью. Ждали на поворотах, где поезд сбрасывал скорость, и лезли с коней прямо в открытые окна. Чагдар поснимал поклажу соседей с третьей полки и полез наверх. Если что, стрелять оттуда сподручнее.

Ночь, однако, прошла спокойно, а на рассвете поезд пришел в Зимовники. Чагдар соскочил на перрон раньше, чем проводник, и побежал к вагону, где ехал человек в котелке. Оттуда выгружалась толпа мужиков, что везли из Царицына лемеха к плугам, цепы, молотки, гвозди и скобы в новеньких цинковых ведра. Задыхаясь от нетерпения, Чагдар протиснулся ко входу в вагон и лоб в лоб столкнулся со спускавшимся вниз Очиром. Увидел, как дернулась голова брата, как расширились глаза, как невольно открылся рот, прочел на лице и удивление, и радость, и оторопь, и недоверие.

– Мендвт, аах! – хрипло поздоровался Чагдар по-калмыцки.

– Менде, дюю! – негромко ответил Очир и, переложив саквояж в левую руку, похлопал правой Чагдара по плечу. И непонятно, что больше было в этом движении – приветствия или отталкивания. Чагдар потянулся обнять брата, но непослушная кисть соскользнула, словно погладила Очира по груди. Тот не понял жеста и смешался, глядя при этом за спину Чагдара.

Чагдар обернулся. Мужики смотрели на них во все глаза. Братья, не сговариваясь, молча двинулись прочь от вагона.

– Подводу надо найти, – сказал Очир.

– Да, – согласился Чагдар.

– Давно дома не был?

– Два года.

– Писал нашим?

– Не мог.

– То есть неизвестно, живы ли отец с матерью, – заключил Очир.

– Мать во время отступа зарубили. Под Новороссийском.

Очир проглотил ком в горле.

– А отец?

– Жив был в двадцатом. Я им с Дордже кое-что оставил. Может быть, вытянули.

Телег у станции не было ни одной. Двинулись навстречу восходящему солнцу, к хуторским домам, темневшим чуть в стороне от железной дороги. На окраине – незаконченные срубы, их собирали заново из старых бревен. Теперь понятно, зачем мужики закупили в Царицыне столько скобянки.

Хутор уже проснулся. Бабы несли из колодца воду, раскочегаривали у крылец самовары, мужики точили топоры, правили пилы, отбивали лопаты, дети постарше колупались в огородах, сажали картошку.

Братья молча прошли улицу из начала в конец. Ни одной лошади. И ни одного скуластого лица. Хутор, носивший название Калмыцкий, в котором до войны насчитывалось больше трехсот дворов, приходское училище, хурул и две паровые мельницы, был жив и даже укрупнялся. Только теперь он был заселен исключительно пришлыми.

Не сговариваясь, братья развернулись, чтобы идти обратно, и замерли. Почти у каждых ворот стояло теперь по мужику. Кто с лопатой, кто с топором, кто с дрыном.

– Вам, господа-товарищи, чево тут надобно? – не здороваясь, спросил ближний к ним, с лицом рябым, словно яйцо сороки. – Чево высматриваете?

– Подводу хотим нанять. До Хар-Салы, – объяснил Очир.

– Какой такой Харсалы? – не понял рябой. – Нету тута такой.

– Васильевским еще хутор называют.

– А! Так бы и сказали. – И рябой зычно прокричал на всю улицу: – Подводу они хочут наймать. До Васильевского.

– До Васильевского? Так там, почитай, никого не залишилось, – пробасил в ответ сосед справа.

– А чево дают? – поинтересовались с дальнего конца улицы.

– Чево дадите? – повторил вопрос рябой.

– Коробок спичек дам, – громко пообещал Чагдар. – Полный!

– Ну-ка показуй, – подскочил басистый сосед.

Цапнул из руки Чагдара коробок, посмотрел на фосфорные полоски по бокам, осторожно открыл и заглянул внутрь. Пощупал головки спичек – сухие ли, не отваливается ли с них фосфор. Сунул себе в карман сшитых из мешковины штанов.

– Обождите тут, – велел, указав на сваленные у двора бревна. – Пойду кобылу с выпасу приведу.

Братья сели: шляпа вровень с буденовкой, пальто рядом с шинелью, остроносые ботинки бок о бок с сапогами. Мужики исчезли с улицы, как и не было. Зато появилась ватага мальчишек, пробегали по двое-трое мимо Очира с Чагдаром, гримасничали и хихикали.

– Мы с тобой для них как клоуны из цирка, – усмехнулся Очир, доставая из кармана папиросы и протягивая пачку младшему брату. Чагдар неловко зацепил кончиками пальцев бумажный мундштук. Очир проследил взглядом за движениями брата.

– Что у тебя с рукой, братишка? – закурив, спросил он.

– Собака цапнула, – нехотя пояснил Чагдар. – Потому комиссовали.

– В красные пошел добровольно или по мобилизации?

– За отца отомстить хотел. Его бакша Сарцынов сильно побил. Неповинно.

– Убил бакшу?

Чагдар покачал головой.

– Не пожалел, что пошел служить большевикам?

Чагдар помедлил с ответом. Сделал затяжку – папироса кончилась. Отшвырнул окурок.

– Большевики не святые. Но они победили. Кто пошел за ними – землю получил. Нашу землю! А наших бузавов генералы запугали, заставили идти в отступ и бросили на растерзание. Сами погрузились на корабли и деру! Всё побросали – самолеты, пушки, оружие. И калмыков – весь молодой полк, который отступление ваше прикрывал, – кинули! Почему вы – донцы, храбрецы, вояки – не перерезали этим генералам глотки?