Улан Далай

– Уроки сегодня отменяются, товарищ учительница. Вас вызывают в Сальск на слет, посвященный грядущей годовщине Октябрьской революции. На сборы – полчаса.

Цаган быстро написала мелом на школьной доске объявление об отмене занятий, побежала в дом по соседству, где снимала комнату. Минут через пятнадцать выскочила из двери в черном суконном пальто, из-под которого виднелась белая блуза с бантом, в новеньких резиновых ботах, в красном берете. Раньше Чагдар такого берета на ней не видел. Не глава ли райисполкома подарил – кольнула в груди ревность. Но Чагдар напомнил себе, что такое низменное чувство недостойно коммуниста, тем более что берет Цаган очень шел.

По пути на станцию Цаган теребила Чагдара вопросами о слете: какая программа, будет ли концерт. Чагдар отвечал бойко, даже сам себе удивлялся, как складно на хо-ду умеет придумывать. В поезде пришлось сесть порознь, двух мест рядом не было, а ехавшие на субботний базар бабы, окруженные мешками и корзинами, пересаживаться не собирались. Всю дорогу, не закрывая рта, они наперебой ругали власть, запретившую торговлю с рук на станциях. Чагдар с трудом сдерживал себя, чтобы не втянуться в спор. Опасался: вдруг бабы накинутся на него, опозорят в присутствии невесты. Цаган тоже благоразумно помалкивала.

В Сальске удалось выскочить из вагона первыми.

– Мы не опаздываем? – торопливым шагом спускаясь с перрона, спросила Цаган.

– Еще уйма времени! – деловито взглянув на часы, уверил ее Чагдар. – Даже в магазин заглянуть успеем.

– В магазин? – растерялась Цаган. – В какой магазин?

– В специальный. Для ответственных работников. Мы же не можем часами в очередях стоять, партия такого масштаба задачи нам ставит, даже спать некогда. Но ответработники тоже люди. Есть-пить, одеваться надо. Государство о нас позаботилось.

Они миновали суетливую привокзальную площадь и теперь шагали по только что вымощенной улице Ленина.

– Какая красота! Идешь, как царица по паркету! Даже боты не пачкаются, – Цаган крутанулась на пятке.

– И не узнать улицу, – подхватил Чагдар. – Мы тут в феврале двадцатого бились, как черти. Грязь непролазная, лошади вязли по брюхо. А теперь вот и булыжник положили, и бульвар насадили, и Дом Советов какой отгрохали…

– Когда-нибудь и на хуторах дороги вымостят, как думаешь?

– Обязательно! – заверил Чагдар. – Может быть, не в первой пятилетке, но во второй, думаю, сделают! Вот сейчас как колхозы во всю мощь развернутся…

Цаган взглянула на него с надеждой:

– Думаешь, быстро развернутся?

Чагдар замялся:

– Трудное, честно говоря, дело! Сопротивление большое. Цепляются за собственность мертвой хваткой – с кровью отрывать приходится. Но медлить с коллективизацией нельзя.

Он помрачнел, вспоминая свое первое раскулачивание в Иловайском. Оно же и последнее. Самолично он больше в обходах не участвовал. В каждом хуторе хватало своих охотников раздербанить крепкие хозяйства. Не его это дело, в конце концов. Пусть ГПУ кулаками занимается. А он уже после зачистки с колхозной агитацией приезжал. В такой последовательности все получалось успешно. А что делать, если кроме как страхом людей в колхоз не соберешь?

– Дошли! – Чагдар остановился перед зданием дореволюционной постройки, прикрытым с улицы частоколом палисадника. – Только нам через заднее крыльцо зайти нужно.

Они обогнули дом. Двор был не такой нарядный, как улица, не мощеный, но и не запущенный. Вдоль дома тянулась скромная дорожка из щебня. Прошуршав мимо прикрытых чугунными решетками полуподвальных окон, Чагдар и Цаган спустились на семь ступенек по выщербленной лестнице. Чагдар постучал в обитую железом дверь и полез в карман за удостоверением. За дверью послышалось бодрое цоканье каблучков, щелкнул замок, выглянула миловидная девушка с накрашенными губами. Чагдар молча протянул ей удостоверение. Девушка расцвела улыбкой:

– Прошу вас!

Пропустила внутрь, замкнула дверь и защелкала выключателями. Яркие электрические лампочки осветили подвал. Вдоль стен тянулись полки, ломившиеся от товаров. Посуда столовая и чайная, кое-где даже с позолотой, тонкостенные стаканы, пузатые графины, примусы, эмалированные кастрюли и кружки, мужские ботинки и сапоги, женские туфли на каблуке и без, слегка покрытые пылью, но совершенно новые номенклатурные фетровые шляпы и ленинские кепки, стопки постельного белья, блеклые байковые и яркие стеганые одеяла, и в торце, словно разноцветные бревна, – рулоны тканей, из которых, наверное, можно было бы сложить дом.

Чагдар искоса посмотрел на взволнованную Цаган и увидел в ее глазах слезы.

– Ты чего? – оглянувшись на идущую сзади продавщицу, тихо спросил Чагдар.

– Детство вспомнилось, – Цаган шмыгнула носом. – Тот же запах, что и в магазине в Новочеркасске, когда мы…

Не поднимая головы, она достала из сумки носовой платок, промокнула глаза и нос.

– Товарищ продавщица, – окликнул Чагдар девушку, – какая у вас тут самая наилучшая ткань на платье?

– А вы на какое платье желаете? Повседневное, праздничное, зимнее, летнее? Хлопок, шерсть или, может быть, шелк?

– Нам самую красивую! – заявил Чагдар.