Улан Далай

Если бы не семья, Чагдар был бы рад отправиться хоть в Сибирь, лишь бы не видеть того, что творилось теперь в станицах и хуторах. В октябре окружком обвинил в недопоставках учетчиков, кладовщиков, завхозов и возчиков хлеба, в ноябре – сельских коммунистов, обличая их в сочувствии кулацким настроениям и покрывательстве расхитителей. Начались показательные расстрелы.

Комитеты содействия хлебозаготовкам – комсоды, в которые стекались самые бедные и злые, обыкновенно – бывшие батраки из пришлых, калеки и одинокие бабы, вдруг стали самой главной властью и измывались над станичниками с большой выдумкой. «Хлеб любой ценой!» – повторяли они вездесущий лозунг и в поисках спрятанного зерна ломали печки, разоряли соломенные крыши, ощупывали беременных – не мешок ли с мукой на пузо привязала, – обыскивали возвращавшихся с поля колхозников и, если находили у них в карманах хоть горсть зерна, тут же волокли сдавать гэпэушникам.

Но до выполнения плана все равно было далеко. По требованию окружкома выгребли колхозные семенные фонды, потом выпотрошили последние запасы у единоличников. Комсоды собирали по домам и амбарам фасоль, арбузные, тыквенные и даже огуречные семечки. В одном колхозе Чагдар застал дикую сцену: несколько голых мужиков с обожженными задницами бегали по кругу, подгоняемые нагайками комсодовцев, орущих: «Признавайтесь, куда хлеб зарыли!»

Этих комсодовцев он арестовал, привез в райцентр и передал гэпэушникам, но через три дня их освободили. И по какой причине? Не хватало места в районной тюрьме для расхитителей колхозного имущества!

Перегиб за перегибом, и люди начали звереть. В декабре женщины, толпой собравшись перед райкомом и приведя с собой маленьких детей, кричали: «Сталин – кровопийца! Разоритель! Мучитель народа! Детей на смерть обрекает!» Чагдар, да и другие ответработники сделали вид, что не разобрали смысла криков, благо кричали по-калмыцки, не сажать же женщин в каталажку. Да и каталажки такого размера не имелось. Милиция разогнала крикуний по домам плетками.

А станичники уже начинали пухнуть и умирать от голода. Люди ели лепешки из горчицы, холодец из кожи, кору деревьев и даже глину, лишь бы наполнить желудок.

Чагдар все понимал: страна во вражеском окружении, стремится к быстрой индустриализации, армии срочно требуется перевооружение, зерно нужно в города и на экспорт, и жертвы неизбежны. Он повторял это партактиву десять раз на дню, до полной потери голоса убеждал в правильности партийной линии, но у самого стали закрадываться сомнения. Нет, не в гениальности товарища Сталина, а в том, что вождь получает с мест правдивую информацию.

И Чагдар решил написать письмо лично товарищу Сталину. Доложить о создавшейся ситуации во вверенном ему районе. О вреде, наносимом образу советской власти приезжими активистами, о перекосах и перегибах в хлебозаготовках, о нереальности плановых цифр, обострении напряженности в колхозах, о массовом падеже скота и страшном голоде, сравнимом с голодом 1921 года. Но от мысли вывести на бумаге всего лишь обращение «Дорогой и горячо любимый товарищ Сталин!» рука начинала невольно подрагивать, и на листок падали с пера мелкие кляксы.

По счастью для Чагдара, сразу после вынесения ему последнего выговора в станицу приехал Кануков.

– Поинтересовался, как тут работает мой выдвиженец. А мне говорят: плохо работает, кандидат на вылет! – невесело пошутил Кануков, заходя в кабинет Чагдара.

Председатель государственной контрольной комиссии и рабоче-крестьянской инспекции Калмыкии выглядел неважнецки: под глазами повисли складчатые мешки, кожа приобрела зеленоватый оттенок, руки подергивались в треморе.

Чагдар не стал оправдываться, сразу заговорил о письме вождю народов. Кануков слушал молча и чем дальше слушал, тем больше мрачнел. Руки заплясали на столе, будто зажили отдельно от своего хозяина, и Кануков убрал их на колени.

– Хорошего бойца я воспитал, – не глядя на Чагдара, произнес Кануков. – Честного и несгибаемого. Готового идти напролом. На самый верх. Но не доверяющего вышестоящим товарищам. А зря!

Он помолчал.

– Ты знаешь, чем-чем, а русским словом я владею. Каждый месяц закрытым письмом шлю подробный отчет в ЦК партии с фактами, конкретными данными, докладываю о состоянии экономики и настроениях населения области. И что?

– И что? – переспросил Чагдар.

– А ничего. Спустили планы и стоят на них непоколебимо. В тридцать первом половину поголовья порезали для выполнения задания по мясу. В прошлом году докладываю: «Слабый травостой, засушливое лето, скот вес не набирает, сенокосы скудные». Никакой реакции. Зима. Снежные заносы, оттепели, земля покрылась настом, скоту до травы не добраться. Массовый падеж… – Кануков перешел на шепот. – Дохлятиной план добивали. И всё равно не добили… А теперь тоже голод. Не успеваем трупы хоронить. Думаешь, я не докладываю?!

Чагдар втянул голову в плечи.

– Думаешь, другие не докладывают? И что? В декабре устроили паспортизацию в городах, чтобы отфильтровать бегущих от голода сельчан и отправить назад. Потому что города не резиновые, у них тоже хлеба в обрез!