Улан Далай

– Да, брат, – буднично отозвался Дордже, как будто Чагдар каждый день просил прочитать за него покаянную молитву.

– Только не на тибетском. На калмыцком, чтобы я понимал слова.

Дордже засветил еще одну лучину, снова развернулся лицом к бурханам и тихо позвенел колокольчиком, привлекая внимание богов. Чагдар снял шинель, постелил на земляной пол и приготовился совершать простирания. Когда последний раз он падал ниц перед бурханами? Подростком, еще до революции. В хуруле, когда приезжали с семьей молиться за победу над немцами.

– Я, по имени Чагдар, обращаюсь к Прибежищу Учителя, к Прибежищу Будды, к Прибежищу Дхармы, к Прибежищу Сангхи… – начал Дордже.

Чагдар сложил руки над головой, потом пал на колени и вытянулся всем телом на шинели, приникая к полу.

– Поклоняюсь истинно совершенному Будде…

Снова встал и снова простерся ниц. Конюшня еще сохранила запах лошадиного навоза, хоть уже три года, как лошадей свели с база… Речь Дордже ускорилась, ускорились и простирания Чагдара. Руки его с непривычки уже тряслись, но он снова и снова поднимался, снова и снова падал ниц.

– Какие только грехи и неблагие деяния я ни совершил в этой жизни и безначальном, бесконечном ряду жизней во всех областях Круговерти, ни побудил других совершить или радовался, когда они их совершали…

Картинки из жизни замелькали перед внутренним взором Чагдара. Анархистка Маруська, танец с костью динозавра, отсеченная голова Джа-ламы, надетая на острие пики, зарубленная собака, а потом телеги с мертвыми детьми, много, много телег…

– …не утаиваю, не скрываю, зарекаюсь повторить их!

Чагдар лежал ничком, не в силах подняться.

– Какие только корни добродетели я в этой жизни и безначальном, бесконечном ряду жизней в других областях Круговерти ни посадил даянием…

Он всем всегда хотел добра, это правда… Никогда не делал со зла. Ну, разве что Ковалю… Но Коваль мерзавец, каких мало…

– Как прошлые Победоносные Будды посвящали, как будущие Победоносные Будды будут посвящать и как нынешние Победоносные Будды посвящают все свои заслуги Пробуждению существ, так и я полностью посвящаю…

Наверное, Пробуждение существ – это и есть коммунизм? Когда от каждого по способностям, каждому по потребностям?

– В проступке каждом раскаиваюсь. Существ благим заслугам радуюсь. Всех Пробужденных призываю вращать Колесо Учения, молю не уходить в нирвану! Да обрету я этим Мудрость наивысшую, святую!

Голос Дордже стал громче. Усилием воли Чагдар поднялся на колени и вытянулся вверх.

– Сложив ладони, я иду к Прибежищу превосходнейших людей – Победоносцев нынешних, грядущих и прошлых, достоинства славные чьи беспредельны, число же которых – громадно, как океан.

Чагдар снова поднял руки над головой. Его ладони, казалось, горели. Вот сейчас он опустит их на шинель, и она задымится…

– Раскаиваюсь я во всем том дурном, что я сделал, обуреваемый силой иллюзий. Раскаиваюсь в каждом отдельно из проступков, какие я совершал телом, речью и мыслью по страсти, по ненависти, по заблуждению.

Чагдар лежал теперь навытяжку, не в силах подняться. Его била крупная дрожь. Из-под двери конюшни потянуло дымом – видно, Булгун зажгла очищающие костры. Значит, отец с Очиром вернулись домой…

– Все же заслуги, как бы ни мало я накопил их, – все посвящаю через поклон, подношение, исповедь, радование, побуждение, молитву Великому Истинному Пробуждению, – закончил Дордже и, хлопнув в ладоши, замолк. – Я завершил, братец. Можно вставать.

– Еще немного здесь побуду, – глухо ответил Чагдар, не поднимая головы.

– Хорошо.

Зашуршала солома – Дордже прятал бурханов. Чагдар приподнял голову.

– Никому не говори, что мы здесь делали, – предупредил он.

– Не буду, брат.

Скрипнула дверь – Дордже вышел. Чагдар перекатился на бок, цепляясь за ясли кое-как встал, прислонился к стене. Ноги держали плохо, словно он крепко выпил. Подцепил непослушной рукой с пола шинель. Толчком распахнул дверь: баз был полон дыма. Неожиданно из плотных клубов вынырнул отец. Удивленно взглянул на Чагдара.

– Что у тебя на висках? – спросил, приглядываясь. – Будто бы мукой обсыпал…

Глава 15 Май – июнь 1935 года

Легко на сердце от песни весело-о-о-ой,
Она скучать не дает никогда-а-а-а,
И любят песню деревни и села-а-а-а,
И любят песню большие города-а-а-а…

– Нет, это никуда не годится! – Абрамский округлым движением рук велел хору остановиться. – Товарищи! Где ваш энтузиазм?! Ведь там какие слова, какое настроение?

Он схватил с пюпитра нотный лист, прищурился, вчитываясь:

Шагай вперед, комсомольское племя,
Шути и пой, чтоб улыбки цвели.
Мы покоряем пространство и время,
Мы… —

он скрутил ноты в трубочку и решительно потряс ими над головой, – «молодые хозяева земли». А вы тянете мелодию, как подневольные рабы!