Улан Далай

– «В царстве Будды» – пятиминутная готовность! – выкрикнул вбежавший в палатку третий режиссер Болдырев.

У Чагдара затряслись колени. Он скосил глаза – шелковая ткань юбки заметно дрожала. «Позор!» – укорил себя Чагдар. На ватных ногах пошел к выходу, слушая, но не слыша последних инструкций Верховского. Встал за кулисами, пытаясь найти опору для спины. Но опоры не было: ветер не унимался, со страшной силой трепал занавеси.

На сцене исполняли финал буддистской мистерии Цам. Головы актеров скрывали устрашающие маски. Самый огромный – владыка ада быкоголовый Яма, Махгал в короне с пятью черепами, красноликий Джамсаран с оскаленным ртом, трехглазый Очирвани со стоящими дыбом рыжими волосами, Владыка кладбищ – ходячий скелет, львиноголовая одноглазая Дакиня, Олень с ветвистыми рогами, Черный Ворон и Корова – все они, расставив руки, вертелись вокруг своей оси и одновременно двигались по сцене вокруг трехгранной пирамиды из реек и бумаги, символизирующей врага веры. Дребезжали тарелки, вибрировал гонг, бил барабан, надсадно гудела труба, пищала флейта, тренькал колокольчик…

И вот все герои разом бросились к пирамиде и стали лупить по ней кто мечом, кто плетью, кто палкой. Ветер подхватил клочки бумаги, сломанные рейки… Темп музыки ускорился, движения танцоров уже напоминали вращение волчка. Так, волчками, они и вылетали в кулисы, хватаясь за полотнища, чтобы не рухнуть за пределы сцены. Взревев напоследок, умолк и хурульный оркестр. Никто из публики не захлопал, не закричал. Почетные гости тоже поняли, что аплодировать не следует.

– Часть четвертая. В царстве Будды, – объявил Санджи Каляев.

Чагдара кто-то тронул за плечо:

– Садитесь, товарищ Чолункин, сейчас мы вас торжественно вынесем.

У ног Чагдара стояли строительные носилки, раскрашенные желтой краской и облепленные бумажной бахромой. Чагдар осторожно сел, скрестив босые ноги. Четверо парней в чалмах и широких шароварах аккуратно подняли груз. По бокам встали двое с опахалами, сделанными из черенков лопат и метелок ковыля. Симфонический оркестр заиграл сладкую убаюкивающую мелодию. Чагдара вынесли на сцену, где с поклонами пересадили на плюшевую оттоманку, позаимствованную в красном уголке педтехникума. Двое с опахалами принялись махать своими куцыми метелками, а остальные, поклонившись, попятились за кулисы.

Чагдар не видел зрителей – яркий свет слепил глаза, и даже когда ветер начинал раскачивать осветительные боксы вверх и вниз, большое темно-синее пятно заливало пространство, где сидела публика. Музыка наплывала волнами, лучше всего были слышны флейты. Бювя-бювя-бювяля – послышалась вдруг калмыцкая колыбельная. Чагдар явственно почувствовал детское тепло, разливавшееся в груди. Губы невольно растянулись в блаженную улыбку. Подчиняясь неведомой силе, шея потянулась вверх, за ней позвоночник до самого копчика… Чагдару показалось, что он висит в воздухе, не расплетая при этом ног, и это ощущение бестелесности дарило безотчетную радость. Потом музыка стала удаляться, словно кто-то убавил звук в радиоприемнике, и на смену пришла звенящая тишина. Синее пятно темноты залил пульсирующий серебристо-розовый свет, какой случается в прохладном предрассветном небе, обволок тело Чагдара мягким, как пух, коконом. А потом границы тела исчезли. Свет беспрепятственно проник внутрь, заполняя тело без остатка, и ничего больше не было в нем, кроме света. Бархатные крылышки тысяч невидимых бабочек как будто касались кожи. Чагдар слился воедино с бабочками и почувствовал, что взлетает. Увидел сверху сцену, и макушки зрителей, и трепещущий портрет Сталина, который подпирали двое администраторов, но ветра не ощутил… Вот сцена стала только точкой среди бескрайней степи, а тело, или то, во что оно превратилось, все продолжало взлет. Чагдар оказался где-то высоко-высоко над ватными клочками облаков, и земля уже была плохо различима. Его окружили сгустки неприкаянных душ, что стремились прилепиться к нему, но ни одна не успела – так быстро миновал он этот уровень и помчался выше. Свет становился то ярче, то тусклее, как на сцене при раскачивавшихся лампах. А потом он увидел Будду. Образ был полупрозрачным, глаза прикрыты, губы мягко и расслабленно улыбались…

В следующий миг Чагдар ухнул вниз. Он даже не успел испугаться – полет был коротким. Его подхватили несколько пар рук.

– Парик, не сомните парик! – услышал словно сквозь сон голос режиссера Болдырева.

– Финал. За сплошную коллективизацию! – объявлял на сцене Санджи Каляев.

Чагдара поставили на ноги, но колени подкашивались и не держали. Зрение возвращалось постепенно, чернота рассеивалась от центра к краям. Перед ним на корточках сидел Высоковский.

– Кажется, вы слегка перенервничали, товарищ Чолункин! Что за идиотическую улыбку вы кривили все время?

– Не знаю, – Чагдар старался собраться. – Музыка на меня так подействовала. Что за мелодию исполнял оркестр?

– Римский-Корсаков. «Садко». Ария индийского гостя.

– Товарищи Римский, Корсаков и Садко написали неземную музыку. Чуть не улетел, – честно признался Чагдар. – Спасибо, вовремя меня скинули.