Улей 2

Сейчас, когда Исаева целует его так самозабвенно, контроль над ситуацией не имеет никакого значения. Ничто не имеет значение. Только Ева.

Звучит банально, но именно так формируются его мысли, когда она рядом. Жестокая штука жизнь, любит насмехаться над тем, во что человек верил раньше. Или тем — во что никогда не верил.

Смутно помнит то, что говорил когда-то Литвину, и как исходил жесточайшим сарказмом по чувствам Реутова. Жизнь заставила подавиться собственными словами. Оказывается, правда у каждого своя.

«Вспомни меня, Ева».

Это стремление кипит в нем наряду со страстным желанием. Не хочет, чтобы между ними оставалось и секунды пустоты. Накрыл бы их своими чувствами, если бы это было возможно.

Влажные жадные поцелуи растворяют реальность. Все вокруг них — хаос и хлам. Все вокруг них — второстепенно. Еще дальше. Еще призрачнее.

Адам и Ева — отдаленная от всего живого планета.

Ее тело помнит его прикосновения. Его руки. Его губы. Его вкус. Его тело. Его движения. Ритм. И ощущения.

Страсть. Голод. Близость. Одержимость. Секс.

Внизу живота Евы разливается тепло. Оно щекотно колышется там. Стягивает в горячий узел мышцы. Натягивая эти чудесные ощущения до предела, опускается еще ниже — к самым чувствительным органам. И раз за разом вспышками тянется вверх, к центру груди.

Трепет. Восторг.

Слова высвобождаются одно за другим. Тянут за собой визуальные воспоминания. Трудно признать почему-то лишь одно.

Любовь.

Отталкивает его. Выкатывает за пределы сознания, как мячик. С силой пинает. Но оно упорно летит назад. Возвращается.

Мерзкое, отвратительное, противное, тошнотворное слово. Пустые звуки.

Оно даже не красивое. Звучит старомодно и как-то слишком наигранно.

Игра. Ненависть.

Субъект. Информация. Действие.

Ревность. Боль.

Горячий ком встаёт в горле Евы.

«Гори в аду, Адам».

«Сгораю».

Как можно мягче отталкивается от Титова. Тяжело дыша, смотрит прямо в его темные глаза.

— Это война, Адам? Твое имя, ты — ключ от ада, — задыхается, припоминая его слова.

Он неверно истолковывает ее вопрос, не осознавая, что к ней возвратилась новая порция воспоминания.

— Это война, Ева, — прочистив осипшее горло, хрипло соглашается. — И я прошу тебя быть на моей стороне.

— Считаешь себя героем?

То ли от резкости ее голоса, то ли от самого вопроса Титов отшатывается, уводя взгляд в сторону.

— Нет. Я, бл*дь, кто угодно, только не герой. Мне плевать на людей. Я сражаюсь только для тебя.

Небольшая пауза усиливает напряжение перед следующим вопросом.

— Скажи еще, что любишь меня? — в голосе Евы проявляется гнусное ехидство.

Она думает: если ответ будет утвердительным — будет смешно.

Но…

— Люблю.

Когда хриплый глубокий голос Титова проговаривает это глупое слово, сердце у Евы в груди вдруг останавливается.

И ей становится страшно до чертиков.

— Любишь? — с пренебрежением выталкивает, сопротивляясь самой себе. Втайне нуждаясь в том, чтобы он настоял, подначивает с невесть откуда взявшейся жестокостью. — Дурацкое слово!

Обхватывая руками лицо Евы, Адам останавливает какие-либо ее движения. Требовательно смотрит прямо в глаза.

— Люблю, — повторяет в сердитом запале. — Дурацкое! Тоже так думал. Только по-другому не знаю, как назвать. Если бы существовало более сильное слово, чтобы описать то, что я к тебе чувствую, я бы его использовал. Непременно. Даже не сомневайся, Исаева.

Страшно. Аж глаза слезятся, и дышать невыносимо тяжело.

И в то же время… за спиной будто крылья вырастают.

Возмущенно всхлипнув, давится слезами. Укоризненно толкает Адама кулаком в грудь.

Тут же издает вздох, полный поражения. И неожиданно вжимается в него всем телом. Отчаянно. Пряча лицо в изгибе его шеи.

Черт возьми… Титов не собирался этого говорить. И не стыдно ему вовсе, как показалось бы раньше. Легко сошло с губ.

Не хотел запутывать Еву еще сильнее. Не сейчас, когда она увязла в этой темноте.

Но она же спросила прямым текстом.

Может, и к лучшему… Пусть уже определяется. Воспоминаний нет, но какие-то чувства к нему у неё все-таки остались.

«Только не подведи, Исаева…»

«Не отвернись».

«Прими…»

«Не дай повода снова становиться уродом».

Осознает, что она плачет, чувствуя теплую влагу на своей коже. Сначала тихо, практически беззвучно. А дальше — громче. По нарастающей. С дрожью. Судорожно всхлипывая. Будто случилось невообразимое горе.

Адам не знает, как на это реагировать. Как понимать…

Хочет снова взглянуть девушке в глаза. Но она не позволяет себя отстранить, вцепившись в него мертвой хваткой, так что им обоим становится буквально трудно дышать.

Решая, что реакция Исаевой, скорее всего, несёт для него положительный характер, принимается утешать. Мягкими движениями гладит ее затылок и спину. Прижимается губами к волосам.