Улей 2

Только этим все не закончилось. Эти маргиналы демонстративно прислали свадебный подарок — четырехметровый турецкий ковер. У Исаева челюсть, с теми самыми металлокерамическими зубами, так и отвисла. Охрана по указанию Ольги открыла ворота, впустив доставщика. Павел моментально заподозрил неладное, понимая, что автомобиль принадлежит не какому-нибудь приличному салону, а торговой точке рынка этих чертовых родственников с их гребаными позорными коврами! Ответив простым русским матом на дикий ор Исаева, доставщик, ссылаясь на свой собственный регламент, вывалил дарованное добро прямо на парадное крыльцо дома и, мощно газанув, покинул двор на своей «Газели». Павла такая злость обуяла! Пыхтя и проклиная весь белый свет, на глазах у оцепеневшей охраны, собирался лично выволочь ковер за ворота. Да сил хватило только скатить со ступеней. Бордовый, вспотевший, в растрепанном темно-синем пиджаке колотил плотно скрученный рулон ногами и бессильно матерился. А в конце, агонизируя от понимания того, что по-другому от этого дерьма ему не избавиться, поджег ковер прямо во дворе. Пламя разошлось быстро и, лижа шерстяной рулон огненными языками, на ходу охотно потрескивало. Потянулась в небо сизая удушливая дымка.

— Оля!!! Мать твою же ж…

Находит жену в комнате дочери. Она не реагирует на зов, отвлеченно напевая под нос какую-то чертову песню. Слепо расправляет при этом подвенечное платье, которое прислали аккурат перед ковром.

— Что ты делаешь? Я же велел тебе избавиться от него.

— Нет! — метнувшись, заслоняет собой манекен. — Оно Еве пригодится. Если она не захочет ехать домой, мы можем отправить платье к Титовым. Оно чудесное…

— Что ты несешь? — рявкает Павел. Зажмурив глаза, зло переводит дыхание. А затем пронзает жену презрением. — Я думал, ты отошла после вчерашнего. Обещала же не напиваться и не дурить.

— Я не пила, — восклицает та оборонительно. — И приняла все, что посоветовал Гольдман. Мне лучше! Правда. Утром я отправила для Евы письмо с извинениями, и мне стало значительно легче. Знаешь…

— С извинениями? — потрясание заставляет его задохнуться. — Как я не предвидел, что, вырвавшись из своего родового болота, ты так и останешься болотом? У тебя же были мозги! Куда они делись сейчас? Когда нужно собрать силы, использовать все ресурсы — ты превратилась в пьющую истеричную дуру! У людей дети умирают — они справляются. Ты же с ума сошла только потому, что наша непутевая сбежала!

— Как ты не понимаешь, Павел? — тихо, практически шепотом, спрашивает Ольга. — Мы ее потеряли. Это мы — мертвы. Для нее.

— Это мы еще посмотрим, — зациклившись на своей злобе, мстительно щурит глаза. — Приползет, рано или поздно. Только я даже не подумаю принять ее на прежних условиях! Такую участь ей уготовлю — хуже смерти.

На самом деле, убивать ее вместе с Титовым — слишком благородно. Сначала Исаев разорвет эту порочную одержимую связь.

До сих пор в голове не укладывается, что жизнь так жестоко посмеялась. Чтобы дочь питала привязанность к сыну врага! Упустил. Стоило научить еще и тому, что любовь — нижайшая из слабостей. Вот просто — край. История знает множество трагедий из-за любовной дури, но глупым людишкам нужно на собственные грабли наступить.

Стоило воспитать Еву более жесткой. Бесчувственной. Где-то дали слабину — выросла мягкотелой идиоткой. Помани добрым словом, плетется, как слепая собачонка.

Вернуться бы лет на пятнадцать назад, он бы ее определил в частную школу да под самый строгий контроль. И огласки с психоклиникой сейчас бы не побоялся. Пусть бы потрепали люди ее имя. Пусть бы пострадала. Забылось бы все со временем, а Ева получила бы своевременный урок.

Задумчивый взгляд Исаева останавливается на встревоженной его последними словами супруге. С ней-то точно не стоит пускать на самотек… Плевать на пересуды, когда мир вокруг рушится.

— Ты, очевидно, сдурел от своей злобы! Говорить такое… Это же Ева! Наша дочь.

— И что? Я никому не позволю вытирать об себя ноги! Она и без того опозорила нас, хуже уже некуда! Даже твои чертовы родственнички прознали… Но тебя, я вижу, перестало смущать это гнусное родство. Подарки от этих маргиналов принимаешь? Да еще по какому поводу!

— Меньше всего они меня сейчас волнуют. Прислали и прислали. Я переживаю только о благополучии дочери. Если ей у Титовых будет лучше…

— Не продолжай даже… — замахивается трясущейся от ярости ладонью. — Не желаю это слышать!

Отпихнув Ольгу, с силой тянет тонкий гипюр платья. Под аккомпанемент отчаянного протеста супруги разрывает его на кривые лоскуты.

Империя впитывает новую порцию негатива. Треск ткани, прорывные ругательства, суматошная возня — апогей бессильной злобы.