Ульян едет в Крым

— А-а-а!!! — подскакивает задремавший было Вован. — Ленка!!! Су-у-ука!!! Убью!!!

— Заткнись! — дергает брата за воротник Агап и опять поворачивается к участковому. — Видишь, Багатырлы, плохо человеку совсем. Все потому, что он душевно сопереживает. А если бы от тебя, например, жена так же ушла? Ни слова, ни полслова — и поминай как звали. И сразу к трахарю своему в койку. Понимаешь?

— Понимаю, — кивает участковый. На губах Багатырлы появляется улыбка, но он тут же спохватывается, улыбку гасит и твердо произносит:

— Нехорошо!

— Так и я о том же, — радуется Агап. — Мы же здесь исключительно с целью восстановления семьи, частной собственности и общественного порядка.

— Семья — это правильно, — соглашается участковый. — Но если жалобы есть, я обязан разобраться…

— Это Ираида на нас кляузы строчит, точно говорю, — вклинивается в разговор Лёха. — Вон она, душегубка, в окошко высунулась. Сволочь чекистская! Это ее папаша гноил в лагерях наших отцов, дедов и прадедов. Пусть сначала за преступления сталинского режима ответит!

— Попрошу без оскорблений, — осаживает Лёху участковый. — А то привлеку по всей строгости…

— Это еще надо разобраться, кто кого оскорбляет! — начинает заводиться Лёха.

— Тихо! Можно мне теперь высказаться? — вмешиваюсь я.

От неожиданности все замолкают.

— Говори, Лёлик, — удивленно бормочет Лёха.

Выдержав драматическую паузу, я медленно раскрываю свой потрепанный томик Гомера и с выражением читаю:

— Девять уж лет пробежало. Бревна на наших судах изгнивают, канаты истлели. Дома сидят наши жены и малые дети-младенцы, нас поджидая напрасно, а мы безнадежно здесь медлим, делу не видя конца, для которого шли к Илиону. Так давайте же выполним то, что сейчас вам скажу я: в милую землю родную сбежим с кораблями немедля. Трои нам взять никогда не удастся!

Агап берет участкового под локоть.

— Видишь, Аджунбай, дорогой, у пацанов совсем башню сносит. Давай-ка отойдем-ка. У меня к тебе интимный разговорчик есть…

В прошлой жизни, когда по разным причинам мне нужно было рано вставать ежедневно, подъем всегда занимал массу времени. Первый будильник я сразу отключал. Когда звонил второй, я закручивался в одеяло, давал себе слово, что «встану прямо сейчас, вот только закрою глаза на пять минуточек», в итоге почти всегда и всюду опаздывал. А во дворе дома номер семь по улице 3-я Железобетонная, где никто не мешает спать до обеда, я просыпаюсь ровно в половине седьмого. Некоторое время после пробуждения я тихо лежу, глядя в темноту, в которой угадывается брезентовый потолок палатки, вдыхаю прохладный воздух с легким ароматом хвои, перекатываюсь с боку на бок в двойном спальнике из искусственного пуха, завидую Лёхе-космонавту, закопавшемуся в верблюжьи одеяла по самый нос, и надеюсь, что законный сон ко мне еще вернется.

Меня не раздражают полевые условия, я толерантен к солдатскому юмору и мужским подвижным играм на свежем воздухе, просто отсутствие некоторых признаков цивилизованного быта, таких как душ и туалет, например, задают свои стандарты поведения. Каждое утро я вынужден, резко освободившись от спальника, за пару секунд натягивать на себя джинсы и куртку, дабы не потерять ни одного килоджоуля драгоценного внутреннего тепла, потом в темноте на ощупь собирать в полиэтиленовую майку рулончик туалетной бумаги и умывальные принадлежности, завернутые в полотенце, и бежать за железную дорогу по зову организма.

С малой нуждой я справляюсь, используя складки местности и заросли сирени в глубине двора, но когда возникает проблема большой надобности, то тут, не скрою, я бываю в тупике, хотя и имею богатый жизненный опыт. Во-первых, нужно каждый раз искать новое уединенное место. Во-вторых, раздражает холод. В-третьих, даже на просторах дикого поля, загроможденного строительными конструкциями, приходится периодически сталкиваться с местным населением, которое непонятно зачем шмыгает постоянно на Черепаховое озеро. В этом смысле ранние подъемы весьма кстати. В утренних сумерках вероятность столкнуться в поле с аборигенами существенно ниже…

Умывание у водоразборной колонки — еще одно удовольствие не для слабонервных. Понятно, что Крым — не Сибирь, здесь даже в конце ноября климат позволяет многое, но все же обжигающая холодом струя воды, которую нужно еще добыть, осторожно потягивая вниз длинный холодный рычаг, не самое приятное начало дня, так что на личную гигиену я отвожу максимально короткий промежуток времени, ровно такой, чтобы хватило сбрызнуть водой открытые участки лица и шеи, быстро покрутить зубной щеткой во рту, а потом остатки влаги промокнуть грязным полотенцем. Стирать повседневную одежду и принимать душ я приноровился у Дементия. Раз в два дня. Он не возражает и даже приглашает заходить почаще. Мол, ему ржавой воды для хорошего человека не жалко…

У колонки неожиданно появляется Ростислав и смотрит на меня глазами нагадившего в тапок спаниеля.

— Сигаретку бы, — говорит он хрипло, похлопывая себя по карманам. — Мои отсырели, похоже.

Я не реагирую.

— Лёлик, ну, хоть ты-то понимаешь, что мы тут делаем?

Я опять не реагирую.