Улисс

ЦВЕЙТ: (Одурело.) Обильнейшая бабень. Безмерно вожделею твоего владычества. Я изнурён, покинут, уже не молод. Я стою, так сказать, с неотправленным письмом, где прибавка к жалованью, перед запоздалым ящиком почтового отделения жизни человечьей. Дверь с окном, раскрытые под прямым углом, вызывают сквозняк в тридцать два фута в секунду, согласно закону свободно падающих тел. Чувствую покалывание в седалищном нерве моей левой ягодичной мышцы. В нашем роду это наследственное. Бедняга милый папа, вдовец, вернейшим был барометром из-за него. Он верил в животное тепло. Кошачья шкурка служила оторочкой его жилету в зимний период. Ближе к кончине, вспомнив царя Давида и Суламит, он разделял своё ложе с Ато, верной и после смерти. Собачья слюна, как вам должно быть… (Он моргает.) Ах!

РИЧИ ГУЛДИНГ: (Отягченный сумкой, проходит мимо двери.) Насмешка притягивает. Самая стоящая на весь Дубл. Достойна князевой печени и почки.

ВЕЕР: (Прищёлкивая.) Все проходит. Будь моим. Теперь.

ЦВЕЙТ: (Не решаясь.) Теперь всё уже? Мне не следовало разлучаться с моим талисманом. Дождь, открытость росе на прибрежных камнях, грешок в мою пору жизни. Всякий феномен имеет естественную причину.

ВЕЕР: (Указывает вниз, с оттяжкой.) Тебе можно.

ЦВЕЙТ: (Взглянув вниз, подмечает развязанный шнурок на её ботинке.) На нас смотрят.

ВЕЕР: (Указывая вниз, скороговоркой.) Ты должен.

ЦВЕЙТ: (Желая, но сдерживаясь.) Я умею делать настоящий чёрный узел. Научился дослуживая свой срок по линии почтовых заказов у Келета. Набил руку. Любой узелок много о чём может поведать. Позвольте поухаживаю. Сегодня я уж вставал на колени. Ах!

(Белла слегка приподымает платье и, удерживая равновесие, ставит на край стула пухлое копыто на котурне и плотную бабку, ошёлкогольфенную. Цвейт, одеревенелоногий, стареющий, склоняется над её копытом и ласковыми пальцами вдёргивет и затягивает её шнурки.)

ЦВЕЙТ: (Любовно воркует.) Стать примерщиком обуви у Мансфельда – хрустальная мечта моей юности, прелестные радости сладких кнопочек-крючочков, шнуровать крест-накрест, вплоть до колен, замшевую обувь на атласной подкладке, столь немыслимо малых размеров, дамам с Глейд-Роуд. Даже тамошний восковый манекен, Раймонду, посещал я каждодневно, полюбоваться чулками-паутинкой с носочком ревень, какие носят в Париже.

КОПЫТО: Нюхай мою распалённую козлошкуру. Ощути мою властную увесистость.

ЦВЕЙТ: (Зашнуровывая.) Так не туго?

КОПЫТО: Если напартачишь, дружочек-кружочек, садану по твоему футбольному мячу.

ЦВЕЙТ: Не ошибиться б с дырочкой, как у меня случилось в вечер бала на благотворительном базаре. К неудаче. Продел не в тот крючок на моей… помянутой вами особе. В тот вечер она встретила… Готово!

(Он завязывает шнурок. Белла ставит ногу на пол, Цвейт подымает голову. Её тяжелое лицо, её взгляд ударяют его промеж бровей. Глаза его мутнеют, таращатся, помрачаются, нос набухает.)

ЦВЕЙТ: (Мямлит.) Ожидая ваших дальнейших приказаний, пребываем, джентельмены…

БЕЛЛО: (С пронзительным взором басилевса, баритонным голосом.) Пёс позорный!

ЦВЕЙТ: (Распалённо.) Императрица!

БЕЛЛО: (Её тяжелые щеки отвисли.) Обожатель прелюбодейской задницы!

ЦВЕЙТ: (Сокрушённо.) Огромность!

БЕЛЛО: Говноед!

ЦВЕЙТ: (На полусогнутых лапках.) Величавость.

БЕЛЛО: (Он хлещет её по плечу своим веером.) Выгни ноги вперёд! Левой скользни на шаг обратно. Падай. Ты валишься. Руками наземь!

ЦВЕЙТА: (Её воздетые, для выражения восторга, глаза зажмуриваются.) Трюфеля! (С пронзительным эпилептичным воплем она падает на четвереньки, всхрапывая, хрюкая, копошась у его ног, потом валится, припав к земле с видом полнейшего преклонения, притворясь умершей, накрепко жмурясь, но вздрагивая веками.)