«Улисс» в русском зеркале

да ясно было как апельсин да за витей утягивало и утянуть бы могло когда б не две вещи первое в джойсоделе никак не была у меня вся жизнь и второе первее первого Бог и так я изучал науку выживанья в атмосфере внимания и тепла девяти творческих кругов но меж тем и в мрачных пропастях совлитземли тоже в конце концов что-то происходит раздался звонок из редакции иностранной литературы журнал выражал желание и готовность опубликовать перевод ударили по рукам и было очень поучительно для меня что знаменитые рецензии и смертные приговоры специалистов и абсолютная необходимость коренной переработки доработки чесотки не были даже упомянуты я-то пыхтел над ними составлял умные ответы а эти не читавши за глаза знали им цену лучше меня но знание повадок советской литературы не вызывало у меня зависти я не думал заниматься гельминтологией насущней был другой привходящий пункт по-прежнему оставалось чувство ославленности и обгаженности да чего чувство сама пакостная реальность так что по-прежнему казалось важным напечатать какое-нибудь свое джойсописание доказать что я смыслю хоть что-то в своем деле и возможность возникла наконец журнал готовился подать россии улисса с большою помпой и со сложным гарниром и в составе оного я хоть не без труда но выговорил себе пол-листика отношения мои с автором успели к этой поре вырасти в крупную тему в кипы страниц законченных текстов набросков беглых заметок выбрать пол-листика нелегко было и я состряпал нечто в духе инструкций читателю вставив туда однако и кой-какие из опорных своих идей сдал в редакцию вместе с первыми эпизодами романа и сказавши-таки наконец уфф уехал по метафизической надобности в тифлис и батум однако легко догадывается читатель что уфф было опять рано говорить вернувшись я увидел в верстке свой текст адски изуродованным кастрированным с вырезанными фразами и абзацами лишавшими его главных мыслей и выводов убивавшими логику и стиль я прочел эту верстку ужасаясь и сознавая что публикацией этакого докажешь разве свою дебильность и приходя в ярое возмущенье кастрацию произвели ведь без моего ведома больше того с моею дезинформацией я же звонил из грузии и был во всем заверен и успокоен и сокращать нужды не было в конце верстки зияли чистые полстраницы во гневе я ринулся в редакцию и послан был в кабинет изабеллы фабиановны ответственной дамы чей вид меня поразил вспомнилась сразу фраза о редакционной девице со скошенными от лганья глазами но тут была далеко не девица и скошены ложью казалось были уже не одни глаза все ее тяжелое сильно поношенное лицо было намертво деформировано Господи что же за жизнь прожил этот человек в привычки ее явно не входило чтоб ее ложь а таковая полилась тут же в глаза ей называли бы ложью она не желала объясняться со мной и после первых же фраз предложила проследовать в кабинет еще более высокий к анастасьеву я вспомнил имя вспомнил серое конвойное предисловие к мирскому и переступил порог передо мной оказался атлетически сложенный литературовед футбольных статей вернее всего полузащитник и разговор с ним был тоже недолгим но весьма бурным чувствуя за собой всю земную и небесную справедливость я в живых красках обрисовал что сделали они с моим текстом и заявил что без полного восстановленья его разрываю с ними и никакого романа не публикую для них это было бы убийственно они раструбили во всю мочь о грядущем улиссе к тому же ничего не скажу мой тон был разгорячен и слог дерзок и было видно отчетливо как ответственный футболист жаждет меня избить ногами в этой области он был настолько сильней он сучил ими и поерзывал но на поле словесном только и нашелся сказать увы что мой перевод они напечатают без моего согласия на что я классически хлопнул дверью о суета сует текст они все же восстановили деваться некуда и сей убогой победой прочно установившей между мной и журналом климат здоровой неприязни началось великое предприятие русский улисс выходил к русскому читателю только полно к месту ли звонкая фраза куда он там выходил он проваливался в черный бархат совночи сперва с неисправимым оптимизмом я думал что теперь все будут читать роман и некоторые поймут некоторых он тронет и труд наш с витей дойдет наконец по назначенью но оптимизм не оправдывался ничуть я с пристрастием читал письма что приходили в журнал чаще всего их автор видел себя некой идейно-руководящей инстанцией он одобрял факт публикации но нередко и осуждал находил ненужным он поучал что есть современная литература указывал кого следует печатать и кого нет но об улиссе тем паче о переводе он не имел сказать ничего встретились всего лишь два исключенья и оба автора были провинциальные южные евреи эксцентрический ростовчанин прислал даже не письмо а два каллиграфических послания на больших листах с иллюстрациями и труд его был явно плодом живой любви к литературе и к джойсу но увы с любовью соединялись густое невежество и развязная самоуверенность он тоже поучал это уже казалось мне какой-то всеобщею болезнью все отчитывали и поучали хоружий чеши собак лишь письма миши абаловича из кишинева мы с ним обменялись двумя-тремя несли отдохновение и отраду тут были отклик душевный и чистый звук и это был уж точно настоящий читатель но ведь один-единственный правда утешаешь себя что настоящий читатель не пишет в редакции вероятно так однако элегические вопросы для кого труд твой и есть ли еще в россии русский читатель все равно остаются без ответа