Улица Яффо

Официант принес воду. Бар отеля «Мажестик» был одним из немногих мест, где в Рамадан еду подавали в течение дня. Ни слова о Мюнхене, ни слова о Халиле. Мориц спросил мальчика о школе, а затем перевел разговор на Амаль. Она работает секретаршей в ООП. Она этого не скрывала, наоборот, гордилась. В Бейруте она пыталась возобновить учебу в медицинском институте. Но государственный университет не принимал палестинцев, поскольку в Ливане им запрещено работать по таким престижным профессиям, как врач, юрист или инженер. Поэтому она работала секретаршей в разных местах и копила деньги на учебу в бейрутском Американском университете. Затем началась гражданская война.

– Пытаешься воспитать своего ребенка в любви и не можешь объяснить ему, почему мужчины на улице стреляют друг в друга. Христиане против мусульман. Халиль был мусульманином, но для нас религия не имела значения. В знак протеста студенты сожгли свои удостоверения, где было вписано их вероисповедание. Кто я, мама? – как-то спросил Элиас. И я сказала: если тебя спросят, отвечай: я – палестинец!

Амаль излучала внутреннюю гармонию, противоречившую ее изломанной биографии. Ее несгибаемое самообладание непреодолимо притягивало Морица. Возможно, потому, что в нем самом недостает стержня, подумал он. Тем более сейчас: сложная хаотичная структура, скреплявшая его изнутри, уже грозила рассыпаться. А еще, возможно, и потому, что Ясмине, при ее внешнем сходстве с Амаль, всегда не хватало этой цельности. Ясмина была хаосом, с самого начала, а он пытался упорядочить ее. И когда они наладили подобие размеренной жизни на улице Яффо, тревога, что разъедала Ясмину изнутри, вырвалась и все разрушила. Ей не хватало связи с твердой почвой, которую она восполняла силой воли. Но никакая воля не могла справиться с бурями в ее душе. Амаль же, напротив, всю жизнь несет в себе стены родного дома. Несмотря на все потери, ее внутренний каркас нетронут.

– Как поживает твоя семья? – спросил Мориц.

– Моего брата освободили. К нему перешло папино дело. Женился. Трое детей.

– Рад слышать. У тебя есть фотография?

Она открыла бумажник и показала фотографию Джибриля с женой и тремя дочерьми. Снято в фотостудии на фоне эффектного фотофона. Но то были не водопады и не пальмы. А Купол Скалы.

Красивые. Выглядят счастливыми.

Это семейство вполне могло бы появиться в дверях его студии на проспекте Кармель.

– А твой отец? Он побывал в Яффо?

– Нет.

– Даже погостить?

– Погостить? – переспросила она с сарказмом.

Мориц больше ничего не спрашивал, даже о Халиле, за что она, похоже, была благодарна. Наконец Амаль решила, что разговор окончен, и начала прощаться. Похоже, она посчитала, что обязана представить Морицу своего сына. Но безо всякого продолжения.

Амаль встала. Элиас последовал за ней. И тут Морицу повезло. На помощь пришла его «профессиональная деформация» – выходя из комнаты, он всегда клал в пиджак карманную фотокамеру, на всякий случай. Он достал камеру и протянул Элиасу:

– Это тебе.

– Нет, мы не можем это принять, – возразила Амаль, впервые потеряв контроль над ситуацией.

– У меня их несколько. Это рекламные подарки. Правда. Я буду рад, если он увлечется фотографией.

Это был серебристый фотоаппарат «Агфаматик», в котором пленка прокручивалась при нажатии на корпус. Камера легко помещалась в кармане брюк. Элиас взял фотоаппарат, не спросив у матери. До этого момента он говорил, только когда Амаль ему позволяла, и вот впервые что-то решил сам. Мориц показал ему, как наводить на резкость, как спускать затвор. Элиас разрывался между послушанием и восторгом.

Мать не смогла ему отказать.

– Хорошо. Но скажи «мерси»!

– Мерси, месье.

– Сфотографируй нас, – предложил Мориц.

– Нет-нет, – запротестовала Амаль. Но все же уступила.

Его первая фотография.

– Когда отснимешь всю пленку, приноси ее мне, – сказал Мориц. – Отдадим ее в проявку.

Он боялся, что Амаль наложит вето. Но она ничего не возразила – по крайней мере, в его присутствии.

Когда они уходили, у Морица возникло чувство, хотя и не очень уверенное, что Амаль тоже была рада снова его видеть.

* * *

Через несколько дней Элиас вернулся. Он не сказал, пришел ли он с разрешения мамы или нет. И вот он стоял среди путешественников и чемоданов перед стойкой консьержа и протягивал Морицу кассету с отснятой пленкой. Он мог бы попросить мать отдать ее в проявку, но почему-то захотел доверить это Морицу.

Тот предложил мальчику пойти вместе к месье Аттиа, чтобы проявить пленку и напечатать снимки.

– Спасибо, нет, – отказался Элиас, – мне нужно домой.

Мориц не настаивал. Попросил мальчика вернуться через три дня, когда отпечатки будут готовы. Тот вежливо поблагодарил и ушел.

Его манера двигаться впечатлила Морица. Элиас шел по вестибюлю с инстинктивной уверенностью, похожий на кошку, внимательный, наблюдающий за всем вокруг – совсем не как другие дети его возраста. Мориц попытался представить его детство в Бейруте. Каково это – расти в окружении снайперов.

* * *