Улица Яффо

Чтобы сменить тему, он достает из пиджака сложенный листок. Нужны еще данные для свидетельства о смерти, сухо говорит он. Имена родителей Морица.

– Карл и Паула Райнке.

Он вписывает имена в формуляр.

– Где мы будем его хоронить? – спрашиваю я. – Он оставил какие-то указания?

– Нет, ничего.

Не понимаю его. Он распорядился своим наследством. Но что будет с его собственным телом, получается, ему было безразлично.

– Заберите вы его, если хотите, – говорит Элиас.

Не знаю, что меня сильнее смущает – его притворное безразличие или это «вы». Три – нестабильное число. Всегда один против двоих. И я задаюсь вопросом, какая роль отведена в этой игре мне. Я – как нить разговора, которая грозит оборваться.

* * *

Около дома Элиас садится в машину. Уезжает, даже не попрощавшись, словно его и не было. Странный контраст составляют его сильное тело, выразительное лицо и сдержанное поведение. Он не заполняет собой помещение, передвигаясь незаметно, как тень. Он словно не включает свой свет, и по крайней мере в этом мы похожи.

Жоэль наблюдала за нами через окно – я замечаю движение занавески. Но когда я вхожу, она сидит босая на диване. Свеча на столе горит, и я вижу, что Жоэль завесила настенное зеркало тканью.

Я рассказываю ей об Элиасе и Амаль, о Яффе и Лидде. О тревожном беспокойстве, которое породила во мне его история. И постепенно, пока я признаюсь Жоэль в своих чувствах, понимаю по ее реакции более глубокую причину моего беспокойства. Его история борется в моей голове с другой историей. Два аккорда, каждый из которых гармоничен сам по себе, но вместе они так невыносимо диссонируют, что хочется заткнуть уши.

У меня дома в прихожей висит черно-белый портрет женщины. Ее звали Эдит Шульце, урожденная Зоммерфельд. Когда мы туда переехали, я нашла ее имя на памятном камне на тротуаре перед домом. Один из многих таких камней. Родилась 14.08.1908, отконвоирована в Лодзь 16.07.1942, убита 12.08.1942. Я знаю даты наизусть. Несколько лет я ежедневно проходила мимо этого камня, и в какой-то момент мне захотелось узнать, кто эта женщина. В соседней школе один из классов делал проект по истории, и поскольку там работала моя подруга, я вызвалась помогать. Мы рылись в архивах, искали родственников и бывших жителей дома. И выяснили, что она работала секретаршей в консерватории и была замужем за бухгалтером Паулем Шульце. Нацисты называли такие браки «смешанными». У них не было детей. Когда Эдит уволили, мужу надо было решать – бросить Эдит или разделить ее судьбу. Пауль остался с ней, терпеливо снося нападки и дерзости в своей конторе, находившейся прямо за углом, он не спускал глаз с жены. Каждый день обедал дома, а на улицу она выходила только вместе с ним. Они думали, что справятся. Но однажды его отправили в командировку в Штеттин, утром туда, а вечером обратно, и соседи выдали жену. Эсэсовцы ворвались в квартиру и забрали ее. Когда вечером Пауль Шульце вернулся домой, его жена уже ехала на поезде в Лодзь. Оттуда ее перевезли в Собибор и через несколько часов после прибытия отправили в газовую камеру. Я так и не узнала, в какой именно квартире жили Эдит и Пауль. Вроде на втором этаже, но там две квартиры. Сейчас в одной живу я, а в другой – турецкая пара с ребенком. Иногда по ночам я лежу в постели и представляю, как выглядела квартира в те времена. Те же двери в стиле модерн и латунная фурнитура, тот же паркетный пол, но темные обои и ковры. И я спрашиваю себя, в чьей комнате я сплю – в комнате Эдит Шульце или в комнате соседей, которые ее выдали.

Эти образы живут в моей голове. Когда Жоэль рассказала, как в Тунисе эсэсовцы выгнали Ясмину из дома, я видела их – мать держит девочку за руку, – точно кадр из хорошо знакомого фильма. Меня там не было, но я помню. Это мой стыд, мой гнев, моя печаль. Но когда Элиас рассказывал мне об изгнании и бегстве своей матери, у меня не оказалось готовых рамок для его образов. И теперь они беспорядочно теснятся в голове, ищут себе место и не находят.

Конечно, я знаю все по фотографиям, документальной хронике, хотя никогда и не бывала там. Купол Скалы, Стена Плача, фосфорные бомбы в небе над Газой, дети в бункере. Никого не оставляет равнодушным страна, которую Жоэль называет Израилем, а Элиас – Палестиной. Может, потому, что Библия – самая продаваемая книга в мире. Может, потому, что эта святая и несвятая земля – политический эпицентр. Если горит Иерусалим, вспыхивает и берлинский Кройцберг.