Улица Яффо

Там, наверное, сотни фотографий. И ни на одной нет Морица. Только на обороте можно разобрать его подписи. «Хайфа 1956», «Хайфа 1952», а также штамп ателье.

Морис Сарфати, улица Яффо.

Он видит все, но сам остается невидим.

* * *

Вот его жизнь в фотографиях, разложенных на обеденном столе, а посреди – две тарелки пасты. Я открываю вино. Жоэль сортирует фотографии. Не в хронологическом порядке, а по людям. Она протягивает мне черно-белую фотографию класса. Девочки вместе с мальчиками, сидят за партами, у всех в руках тонкие листы мацы. Я узнала бы ее и без подсказки: девочка с темными кудрями и самой сияющей улыбкой. Хотя сидит с краю.

– На Песах мы все вместе пели. Об исходе из Египта. Мы – рабы… В это время мы все должны были наклонять головы вниз, а затем поднимать руки вверх и петь громко, изо всех сил: Теперь мы свободные люди! В нашем школьном классе собрались дети из разных уголков мира, но старый миф спаял нас вместе.

Действительно, дети выглядят совсем по-разному. На стене позади них – флаг страны, которая моложе их самих.

– Ты и представить себе не можешь, как мы, мелюзга, гордились. Моя мама сказала тогда: «С тех пор как существует Израиль, мы ходим по миру с высоко поднятой головой. Раньше нас некому было защитить. Теперь мы сами себе хозяева. И если они снова нападут на нас… мы будем защищаться».

Я переворачиваю фотографии. На обороте всегда написано «Хайфа». Будто Мориц никогда не покидал свой маленький мир.

– Он был в Яффе во время войны?

– Не знаю. Я не спрашивала. А он ничего не рассказывал.

– А что вы знали про людей, которые там раньше жили?

– Про арабов?

– Да.

– Они ушли.

– Почему они не вернулись?

– Ну, так получилось.

Обычно Жоэль готова говорить часами, а тут отделывается парой слов. Это напоминает мне манеру моей бабушки, когда я спрашивала о Морице. Он пропал без вести, в пустыне. Доедай пирог. Если память – это конструкция настоящего, то легче жить с пустотой, чем с грузом слишком большого знания. Моя бабушка была мастером в искусстве притворной правды. Но если мертвых можно вытеснить прочь, то живые все еще здесь. Иногда, когда никто их не ждет, они стучатся в дверь.

– Ты видела в школе арабских детей?

– Нет, школы были разделены. Зачем тебе знать? Все это давно прошло.

– Потому что для Элиаса это вовсе не прошло.

– Послушай, мой папá был самым добрым человеком, какого я знала. Он ненавидел войну. Он был для всех хорошим другом. Конечно, был и…

– Кто?

– Был Виктор.

Она произносит это таким тоном, как говорят о людях, которых не принято упоминать. Его имя связано с так и не зажившей раной. Именно отсутствующие, думаю я про себя, держат в руках ключи ко всем загадкам. Жоэль судорожно перебирает фотографии, не находя того, что ищет.

– Они были связаны, – говорит она. – Не было Виктора без Мориса, и не было Мориса без Виктора. Понимаешь?

Я не понимаю. Пока нет. И потом она рассказывает историю, которая могла бы произойти в моей семье, даже должна была бы произойти, но так и не произошла. Об этом всегда мечтала моя мама: история об отсутствующем человеке, который возвращается.

Глава 21

Формирование идентичности всегда требует «другого», контуры которого зависят от того, как мы осмысляем и переосмысляем его отличие от «нас».

Эдвард Саид

Хайфа

Ясмина особенно любила одну передачу на радио «Голос Израиля». Она называлась «Вы их знаете?», и если в полдень открыть окно, то ее можно было услышать почти из каждой квартиры на улице Яффо. Передача объединяла, вокруг нее собирались, как вокруг костра, и так люди становились сообществом. Правда, в программе было больше вопросов, чем ответов:

Рина Бирман из Люблина, которая сейчас проживает в кибуце Хазорея, ищет свою сестру Тувию Химмельфарб, урожденную Бирман. Моше Гранот, урожденный Грановский, родом из Катовице, проживает в доме иммигрантов в Раанане, ищет свою жену Алису Грановскую, урожденную Добкину, из Харькова.

Иногда в программе все же были ответы, истории, от которых сердце Ясмины билось быстрее. Например, приехавшая в Хайфу в январе 1949 года Рифка Ваксман шла за покупками по улице Герцля, как вдруг в солдате, выходящем из джипа, узнала своего сына Хаима Ваксмана. Восемь лет назад война разлучила их, когда ему было всего четырнадцать лет. Вплоть до этого дня она считала, что сына убили нацисты.