Улица милосердия

Первые месяцы для него были похожи на сон: восторг и усталость подпитывали друг друга, так что в травке не было необходимости. Он ничего не курил, но просыпался обдолбанным. Он присматривал за Тунцом, пока Тесс рассекала на роликах, чтобы вернуть фигуру, что не заняло много времени. «Шикарно выглядишь», – говорил он ей, но втайне скучал по ее большим сиськам и животу, скучал по горячей толстой девчонке, носящей его ребенка.

Самое безумное, самое необъяснимое заключалось в том, что даже спустя все эти годы он все еще по ней скучал. Не по той визжащей суке, которая раз в месяц взрывала ему телефон, а по той одурманенной, похотливой хиппушке Тесс, какой она когда-то была. Помнишь, как пахли ее волосы? Сладкий, дымный запах, напоминающий сандал. От этого запаха у него моментально вставал. Ни одна другая женщина на него так не действовала.

ДЛЯ ПОДНЯТИЯ ДУХА ТИММИ РАСКУРИЛ БОНГ. Затем он выключил звук на телевизоре и набрал номер сына.

– Тунец, дружище, что случилось?

– Ничего, – ответил тот своим новым низким голосом.

Повисла необычная тишина. Как правило, их разговоры сопровождались саундтреком из постоянно повторяющихся электронных мотивов.

– Как-то там тихо у тебя. Где иксбокс?

– Нету. – Сын отчеканил «т», вложив в один согласный всю свою подростковую ярость. – Мама забрала.

– Почему забрала?

Снова тишина. Тимми бросил взгляд на бонг на кофейном столике, прикидывая, не забить ли еще один.

– Я знаю, что она тебе рассказала, – сказал Тунец. – Че ты меня спрашиваешь, если и так знаешь.

– Я от тебя хочу услышать.

– Меня отстранили от занятий. – Его голос немного вводил в ступор. Еще пару недель назад он разговаривал, как маленький мальчик.

– За что? – спросил Тимми.

Тимми не ответил, что было неудивительно. Если на него начинали давить, он делался непрошибаемым. Тимми в четырнадцать был таким же.

– Мама сказала, ты сбежал с занятий.

Мальчишка шумно вздохнул, издав влажный, сопливый звук.

– Да это было не занятие, а сраное собрание болельщиков. Этого она тебе не сказала?

– Нет, – ответил Тимми. Черт бы ее побрал, эту Тесс. Он ведь уже усвоил это, и не один раз: ее версии событий – абсолютно любых событий – доверять нельзя.

– Ну почему я должен сидеть там и хлопать какому-то говнюку с баскетбольным мячом?

– Да уж, фигня какая-то, – согласился Тимми.

Опять тишина.

– Ну, зато теперь у тебя будет парочка выходных.

– Чтобы целыми днями торчать с Рэнди? Нет уж, спасибо. Я бы лучше в школу пошел.

Кубинец Рэнди, он же «Гандон на Лексусе», был дружком Тесс.

– У него что, дома своего нет? – Тимми знал, выучил за бесчисленное множество повторений, что это было не его ума дело. Но ему казалось, что если какой-то левый чувак живет под одной крышей с его сыном, это уже было как раз таки его ума дело.

– Вроде как есть, – сказал Тунец. – Но он постоянно торчит здесь.

Тишина. Тимми много чего мог бы сказать, должен был сказать. Всякую родительскую чепуху, вроде «твоя мать, конечно, та еще заноза, но она твоя мать. Школа рано или поздно закончится, через пару лет выпустишься и будешь делать что захочешь».

Но открыв рот, он не произнес ни слова.

– Ты мог бы приехать в Бостон, – сказал он. – Не в гости, а пожить.

Он не планировал говорить такое, не сейчас. Слова сами вывалились у него изо рта.

– Не прямо сейчас, – спешно добавил он. – Но скоро. Может, в следующем году.

В следующем году его прачечная уже будет работать вовсю. Тунец мог бы помогать ему по вечерам и в выходные, хороший рабочий опыт для пацана. Это даст ему верное направление в жизни, которое от самого Тимми ускользало на протяжении сорока лет.

– Увидимся в следующем месяце, – пообещал он. – У меня будут кое-какие дела во Флориде.

Месяца должно хватить: десять дней на установку обманок в «Сивике» и еще одна-две недели, чтобы наскрести деньжат. Он пропустил уже три платежа по алиментам, и, если явится на порог без охапки наличных, хрена с два Тесс даст ему увидеться с сыном.

ВЕЧЕРОМ К НЕМУ НА ПОРОГ ПРИБИЛО ШОНА БАРРИ – дядю, брата матери. В семье его всегда называли полным именем, чтобы не спутать с Шоном Флинном, дядей Тимми со стороны отца.

Барри выглядел как типичный представитель семейства Барри: круглолицый и курносый. В юности Шон Барри маскировал свои черты хипповатыми волосами до плеч и козлиной бородкой, скрывавшей его лепреконский подбородок. В свои шестьдесят он был гладко выбрит, а его лицо стало каким-то мягким и женственным.

– Боже правый, – сказал он. – Что случилось с твоим лицом?

Рука Тимми взметнулась к подбородку:

– Решил, что время пришло. Ты что-то хотел?

– А сам как думаешь?

Они зашли внутрь. Шон Барри подчеркнуто осторожно обошел груду кроссовок, снеговую лопату, ведерко каменной соли.

– Мне так нравится, как ты все тут обставил.

– Да иди ты. – Тимми был не в настроении общаться, но поскольку Шон Барри был не только его дядей, но и его арендодателем, его нельзя было просто развернуть.