Улица милосердия

– Это ты? – спросил Виктор, вглядываясь в карточку. – Лон… Харучи?

Парень пристально на него посмотрел, как будто пытаясь понять, не издевается ли над ним этот старик.

– Я что, по-твоему, выгляжу как человек, которого зовут Хориучи?

Виктор рассмеялся, а парень даже не улыбнулся. Он смотрел уверенно и непоколебимо.

– Серьезно, мужик, это имя тебе совсем ничего не говорит?

– А должно? – спросил Виктор.

– Лон Хориучи – агент вашего правительства, содержащегося на ваши же налоги. Двадцать второго августа он пристрелил гражданку Америки на ее частной территории, когда она держала на руках своего ребенка. Хор-и-учи, – повторил он, четко выговаривая каждый слог. – Запомни это имя.

На голове у парня был свежий ежик, волосы скошены коротко, как вельвет.

– Где ты служил, сынок? – спросил Виктор.

– В Персидском заливе, сэр. – Он говорил чеканно, как солдат, с выученным отсутствием всякой интонации.

Виктор протянул руку.

– Спасибо за службу. Спорю, ты хорошо там справился.

– Я делал свою работу. – У парня был хват, как у турникета. Казалось, он целиком был сделан из кости.

Виктор изучил визитку.

– Зачем ты мне ее дал?

– Я даю их всем. Граждане должны знать, на что способно это правительство. Я полагаю, рано или поздно кто-то решится что-то с этим сделать.

Виктору понадобилась пара секунд, чтобы понять смысл.

– Это адрес того парня?

– Утвердительно.

Оба подчеркнуто замолчали, Виктор глянул через плечо на карточный стол.

– Что еще у тебя есть?

Парень протянул наклейку на бампер: КОГДА ОРУЖИЕ БУДЕТ ВНЕ ЗАКОНА, Я БУДУ ВНЕ ЗАКОНА.

Виктор тут же ее вернул.

– Дружище, я с тобой. Я горячо разделяю твои чувства, но у меня есть судимость, и я тебе сразу скажу, я такое на машину не повешу.

Он никогда больше не видел того парня, хотя временами ему верилось, что он встречал много таких, как он: молодых, только что отслуживших ребят, пытающихся вспомнить, как работает гражданский мир, если они вообще когда-либо это знали. В этом заключался параллакс среднего возраста – отчасти лень, отчасти слепота. В любой ситуации ты полагал, что все это уже видел.

Что-то витало в воздухе.

Месяцы или даже годы спустя, когда в Оклахома-сити прогремели взрывы, Виктор был в дороге. На семьдесят шестой стоянке для грузовиков недалеко от Спукейна он увидел по телевизору фотографию задержанного. Тогда-то он понял, как ошибался. Тот парень на оружейной выставке был не похож ни на кого из тех, кого он знал.

Тима Маквея уже давно не было в живых, его умертвили смертельной инъекцией. В федеральной тюрьме Терре-Хот штата Индиана от него избавились как от бешеной собаки. Иногда, в неожиданные моменты Виктор вспоминал о нем. Сидя в одиночестве в своем подвале, перебирая припасы в ожидании, когда говно полетит на вентилятор, он иногда чувствовал, что за ним кто-то наблюдает.

Вечером в понедельник в начале апреля, как только он отправил Энтони очередное сообщение, он тут же испытал знакомое ощущение присутствия над и позади себя какого-то невидимого наблюдателя. То был момент просветления. Тогда он отчетливо осознал, как бы он выглядел в глазах такого мужчины, как Маквей, который, несмотря на его ошибки, умер «в сапогах». Тим Маквей остался солдатом до конца. А Виктор Прайн был стариком, который щурится в монитор.

Он встал с кресла, спустился в подвал и снял с крючка свою тревожную сумку. Она была набита всякими ненужными вещами, бесполезными в городском пространстве. Виктор выбросил оттуда таблетки для очистки воды, спрей, отпугивающий медведей, непромокаемое пончо. Так внутри оказалось достаточно места для карты Бостона, «кольта», кобуры, коробки с патронами и горстки кабельных стяжек. Понадобится ли ему что-нибудь из этого набора, предугадать было сложно.

С первыми лучами солнца он отправился в путь, пристроив на пассажирском сиденье тревожную сумку. Под сиденьем была припрятана винтовка Мосина. Глядя на то, как удаляется хижина в зеркале заднего вида, он задавался вопросом, вернется ли он туда.

ВИКТОР ПРАЙН В ДОРОГЕ.

Это была его естественная среда обитания; жизнь, для которой он был создан. Он не припоминал, чтобы выбирал ее. Он задумался о вождении. Не его ли имели в виду люди, когда говорили о счастье? Он не то чтобы чувствовал себя счастливым. Но он чувствовал себя абсолютно расслабленно.

Тридцать лет за рулем. На дороге его одиночество казалось в порядке вещей. Только сейчас он, лишившийся своего грузовика и изгнанный в обычную жизнь до конца дней, ощущал злость, безнадегу и растерянность. Женщина с тележкой у стеллажей в «Уолмарте», маленький ребенок, пристегнутый внутри. Школьные футбольные матчи, на которые собирается весь городок; мамы, папы, бабушки и дедушки, болеющие на трибунах. В такие моменты он ощущал себя несправедливо наказанным, словно когда-то давно кто-то или что-то решили, что ему не могут быть доступны даже простейшие человеческие радости.

Дети в костюмах, сладость-или-гадость. Машины с ленточками – МОЛОДОЖЕНЫ – и тянущиеся позади на веревочке пары башмаков.