Улица Светлячков

Он тут же вскочил на ноги:

– Вот же черт.

Он выбежал во двор, Кейт следом.

Вместе они остановились под окном Мары, разглядывая деревянную решетку, кое-где треснувшую под ее весом, и шапку плюща, порванную в нескольких местах.

– Вот же черт, – повторил Джонни. – Надо обзвонить всех знакомых.

Даже вот такими холодными вечерами Талли обожала сидеть на своей огромной, выложенной камнем террасе, созданной по образу и подобию террас на итальянских виллах. В массивных глиняных горшках росли высокие пышные деревья, в кронах мерцали крошечные белесые огоньки.

Она подошла к ограждению и выглянула наружу. Где-то внизу гудел и ревел город. Воздух, принесенный с залива, солоно пах морем. Вдалеке, за серой полосой воды, виднелся лесистый берег Бэйнбриджа.

Интересно, что сейчас поделывают Райаны? Сидят вокруг своего огромного старомодного стола и играют в настольные игры? А может, Кейт и Мара устроились вместе на диване, обсуждают мальчиков? Или Кейт с Джонни улучили момент для поцелуя…

Зазвонил телефон. Оно и к лучшему. Думая о семье Кейт, Талли лишь острее ощущала собственное одиночество.

Войдя в квартиру и закрыв за собой раздвижные двери, она подняла трубку:

– Алло?

– Талли?

Это был Джонни. Голос его звучал непривычно, как будто сдавленно. Ее моментально охватило беспокойство.

– Что случилось?

– Мара сбежала из дома. Когда точно, не знаем, скорее всего, примерно час и пятнадцать минут назад. Она тебе не звонила?

– Нет. Почему она сбежала? – Прежде чем он успел ответить, раздался звонок, на этот раз в дверь. – Одну секунду, Джонни. Повиси немного. – Она подбежала к домофону, нажала на кнопку. – Что такое, Эдмонд?

– Тут к вам некая Мара Райан.

– Пусть поднимается. – Талли отпустила кнопку. – Джонни, она у меня.

– Слава богу, – сказал он. – Милая, она у Талли. Все хорошо. Мы едем. Не позволяй ей уйти.

– Не волнуйтесь.

Повесив трубку, Талли пошла к двери. Она жила в пентхаусе, без всяких соседей по площадке, поэтому просто распахнула дверь и стала ждать, а когда Мара вышла из лифта, постаралась изобразить удивление.

– Привет, тетя Талли. Прости, что я так поздно.

– Это не поздно. Заходи.

Она посторонилась, пропуская Мару внутрь. Сияющая красота крестницы, как всегда, поразила Талли. Как и многие девочки в ее возрасте, та была слишком худой, казалась составленной из одних острых углов и впадин, но даже это не имело значения. Девушек вроде нее лет до тридцати – пока они не освоятся в своем теле и не научатся носить его с королевским достоинством, – называют нескладными переростками.

Талли подошла к ней:

– Что стряслось?

Плюхнувшись на диван, Мара трагически вздохнула:

– Меня пригласили на концерт.

Талли села рядом.

– Так?

– На стадионе в Такоме.

– Так?

– Вечером в будний день. – Мара искоса взглянула на нее. – Меня мальчик позвал, он в одиннадцатом классе.

– Это, получается, лет шестнадцать-семнадцать?

– Семнадцать.

Талли кивнула.

– Я примерно в твоем возрасте ходила на Wings, они тоже на стадионе выступали. А в чем проблема-то?

– Родители думают, мне еще рано.

– Не пустили?

– Бред, скажи? Всем разрешают, кроме меня. Мама мне запрещает даже домой ездить с парнями, у которых есть права. Все еще забирает меня из школы каждый день.

– Ну, шестнадцатилетние мальчишки славятся плохим вождением. К тому же иногда с ними наедине… небезопасно. – Она вспомнила о той ночи в лесу, столько лет назад. – Мама просто хочет тебя защитить.

– Но мы же с друзьями.

– С друзьями. Это другое дело. Если будете держаться вместе, то ничего плохого не случится.

– Я знаю. Думаю, она переживает, что они плохо водят.

– А-а. Ну, я могла бы вас отвезти на лимузине.

– Серьезно?

– А то. Убьем двух зайцев. Буду вашим водителем и присмотрю за всеми. Повеселимся как следует. А я послежу, чтобы никто не пострадал.

Мара вздохнула:

– Ничего не выйдет.

– Почему?

– Потому что мать у меня дура, и я ее ненавижу.

Талли эти слова застали врасплох, так потрясли, что она не нашлась с ответом.

– Мара…

– Я не шучу. Она со мной обращается как с маленькой. Плюет на мое личное пространство. Пытается за меня выбирать друзей, диктовать, как мне себя вести. Мне ничего нельзя – ни краситься, ни стринги носить, ни гулять после одиннадцати, про татуировки и пирсинг даже не заикнешься. Не терпится свалить от нее подальше. Я не шучу: как только закончу школу – сайонара, мам. Поеду в Голливуд, стану звездой, как ты.

Талли настолько польстил финал этой речи, что она едва не забыла ее начало. Пришлось силой вернуть себя на правильный курс.

– Ты несправедлива к своей маме. Девочки в твоем возрасте куда более беззащитны, чем ты думаешь. Давным-давно, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, я тоже себя считала неуязвимой и…

– Ты бы мне разрешила пойти на концерт, если бы была моей мамой.

– Да, но…

– Жалко, что ты не моя мама.

Что-то нежное, ранимое внутри Талли так сильно отозвалось на эти слова, что она сама удивилась.

– Вы еще помиритесь, вот увидишь.

– Не помиримся.