Улица Светлячков

– Она, значит, поможет мне стать хорошей матерью? – Кейт повернулась к Талли: – Ты? – Она посмотрела на зрителей: – Хорошенькие советы можно получить от женщины, которая понятия не имеет, что такое любовь, что такое семья, на какие жертвы женщинам приходится ради этого идти. Талли Харт сроду никого не любила, кроме себя самой.

– Кейти, – в голосе Талли звякнуло предостережение, – мы в прямом эфире.

– Это единственное, что тебя волнует, да? Твои сраные рейтинги? Ну что сказать, надеюсь, они тебе подадут стакан воды, когда состаришься, потому что никого и ничего другого у тебя не останется. Да что ты понимаешь в любви и в материнстве? – Глядя на нее, Кейт чувствовала, как в горле поднимается тошнота. – Тебя даже твоя собственная мать не любила. Ты же душу готова продать ради славы. Хотя погоди, уже продала. – Она повернулась к аудитории: – Вот она, ваша звезда, ребята. Такая охренительно нежная и заботливая, что ни единого раза в жизни ни одному человеку не сказала, что любит его.

Кейт сорвала с себя микрофон и аккумуляторы, швырнула их на пол и, схватив Мару за руку, пулей вынеслась со сцены.

За кулисами к ней бросился Джонни, обнял ее, прижал к себе, но даже тепло его тела неспособно было согреть ее. Следом подбежали ее родители и близнецы, все они столпились вокруг Кейт и Мары.

– Прости, милая, – сказал Джонни. – Я понятия не имел…

– Не могу поверить, что Талли так поступила, – сказала мама. – Она, наверное, думала…

– Не надо, – резко оборвала ее Кейт, утирая слезы. – Плевать мне, что она там думала, хотела, планировала. Теперь уже плевать.

Талли выбежала в коридор, но Кейт уже и след простыл.

Простояв там непозволительно долго, она развернулась и опять вышла на сцену, затерялась взглядом в море незнакомых лиц. Попыталась улыбнуться, изо всех сил попыталась, но впервые в жизни ее железная воля дала слабину. По залу носились тихие возгласы сочувствия. Позади нее доктор Тиллман открывал рот, заполняя пустоту словами, которых она не могла ни услышать, ни осознать. Только теперь она поняла, что, пока ее не было, Тиллман продолжал вести программу, ведь по-прежнему шла прямая трансляция.

– Я просто хотела помочь, – перебив его, сказала Талли залу и уселась на край сцены. – Что я сделала не так?

Аплодисменты долго не смолкали, одобрение зрителей было столь же неоспоримым и безусловным, как их присутствие. Обычно это помогало, заполняло пустоты в душе – для этого и были нужны аплодисменты, – но сегодня они гремели напрасно.

Каким-то чудом она дожила до конца эфира.

Постепенно студия опустела. Зрителей вывели, члены съемочной группы разбежались по домам, оставив ее наедине со своим одиночеством. Никто из них не решился даже заговорить с ней перед уходом. Тоже, значит, злятся на нее за то, как она обошлась с Джонни.

Будто бы откуда-то издалека до нее долетел звук шагов. Кто-то приближался.

Она медленно подняла голову.

Джонни.

– Как ты могла? Она тебе верила. Мы тебе верили.

– Я просто хотела помочь. Ты же сам говорил, что она не справляется. Доктор Тиллман мне сказал, что в критической ситуации нужно предпринимать радикальные меры. Риск самоубийства…

– Я увольняюсь, – перебил ее Джонни.

– Но… Скажи ей, пусть позвонит мне. Я все объясню.

– Я бы на это не рассчитывал.

– В каком смысле? Мы тридцать лет дружим.

Она невольно вздрогнула, встретив ледяной взгляд Джонни.

– Похоже, сегодня вашей дружбе пришел конец.

Бледный утренний свет, лившийся в окна, яркими пятнами оседал на белых подоконниках. В небе с криками носились чайки, волны с силой шлепались о берег – значит, где-то рядом плыл паром.

Обычно эти звуки радовали Кейт. Прожив много лет на побережье, она до сих пор любила смотреть на проползавшие мимо паромы, особенно по ночам, когда они светились совсем как плавучие шкатулки с драгоценностями.

Сегодня она даже не улыбнулась. Сидя в постели, она держала в руках книгу – только для того, чтобы муж оставил ее в покое. Буквы расплывались перед глазами, черными точками плясали на кремовой бумаге. Вчерашняя катастрофа снова и снова разыгрывалась у нее в голове с десятков различных ракурсов. Этот заголовок: «Гиперопека. Почему девочки-подростки ненавидят своих матерей».

Ненавидят.

Топчете ранимую душу дочери…

Вот доктор Тиллман подходит, рассказывает, какая Кейт ужасная мать; ее мама в первом ряду начинает плакать; Джонни вскакивает с места, что-то кричит оператору, но слов не разобрать.

Она все еще не оправилась от шока, толком не чувствовала ничего, кроме оцепенения. Но под этим оцепенением бурлила ярость, чудовищная, звериная ярость, какой ей не приходилось испытывать никогда в жизни. Она так редко злилась по-настоящему, что сама боялась этого чувства. Казалось, начни она кричать, никогда уже не остановится. Поэтому она сидела тихо, заперев на ключ ящик со своими чувствами.

И все смотрела на телефон, ожидая звонка от Талли.